Дело «политического авантюриста» Ивановского
Это произошло в 1923 г., но «наказуемые деяния» имели место в 1917-ом. Преуспевающий адвокат (по терминологии нового, революционного, времени – член коллегии защитников) Владимир Владимирович Ивановский, уроженец Бессарабской губернии, сын чиновника, дипломированный юрист, 30-ти лет от роду, был внезапно арестован в Перми 5 мая 1923 г. и заключен в Исправдом № 1. Причем, как было зафиксировано в официальном протоколе секретного отделения Пермского губотдела ГПУ, «причина ареста – неизвестна»1 (над ее формулировкой следователям еще предстоит потрудиться, чтобы арест выглядел более-менее обоснованным). Как развивались события дальше, можно судить по материалам архивно-следственного дела, хранящегося в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области.
Вчитываемся в рукописные, блеклые, достаточно трудно читаемые тексты начала 20-х годов. Выясняем, что Ивановский появился в Перми в конце 1917 г. Незадолго до ареста он работал юрисконсультом в Губсельпроме, Губкомпреде ГСНХ (Управлении коммерческими предприятиями Пермского губернского Совета народного хозяйства), Пермторге, Рабкомхозе. Являясь членом коллегии защитников при губсуде, вел много исковых дел государственных органов. Сослуживцы, которые позднее стали свидетелями по его делу, характеризовали Ивановского как человека, «выдвинувшегося в общественной жизни», где он «играет выдающуюся и, конечно, руководящую роль, являясь законодателем общественного мнения»2 (Э.П. Иванов, пом. губпрокурора); «[Владимир Владимирович] сумел стать идейным центром адвокатуры, единственной крупной фигурой в коллегии [защитников] [...], являясь, безусловно, самым умным среди адвокатов, пожалуй, единственным политически активным элементом»3 (Г.Л. Падучев, председатель Ревтрибунала, председатель губсуда).
Признавая его ум, профессионализм, организаторские способности, те же коллеги отмечают, что это был «типичный самодовольный буржуа»4, ведущий «двойную игру [...]: порядки настоящего времени ему противны, чужды, и т.к. их уничтожить одному ему, Ивановскому, не по силам, то отчего бы их не подпортить; там, где можно, внести в них струю старого, отжившего режима [...]. Где бы этот человек не работал, везде и всюду он внесет дезорганизацию в молодом советском социалистическом строительстве5 [...]. Ивановский ни в коем случае не может быть коммунистом или человеком, твердо стоящим на платформе Советской власти [...]. Он в повседневной своей работе выявил себя если и не ярым противником Советской власти, то во всяком случае не сторонником ее6» (А.Г. Богоявленский, юрисконсульт Губрабкрина).
В чем же конкретно обвиняли Ивановского:
Во-первых, он занял «неправильную позицию» на судебном процессе против 6-ти рабочих-транспортников, арестованных в апреле 1923 г. за хищение товаров (нашумевший в то время процесс «Транс-Волги»). Как отмечалось в меморандуме от 29 апреля, Пермский губернский суд, где рассматривалось дело, «старался придать ему «показательный» характер для рабочих масс - и в назидание, и в предостережение будущих хищений – в связи с закончившимся месячником по борьбе с хищениями в транспорте применить к подсудимым высшую меру наказания – расстрел». Такая позиция прокурора «встретила сильную и непримиримую оппозицию» в блестящей речи защитника Ивановского. Хищения, как оказалось, выразились в 130-ти пудах воблы и 2-х пудах подсолнухов, в чем обвиняемые чистосердечно признались. Ивановский в своем ярком выступлении в суде пытается убедить, что «130 п. похищенной воблы не подрывают основ народного достояния, и что расстрелять, окровавить шесть человеческих жизней только для того, чтобы процесс этот имел показательный характер, и только потому, что заканчивается последний день месячника по борьбе с хищениями в транспорте, - значит дискредитировать советскую власть и советский суд». Он доказывает, что хищение совершено «в состоянии материальной нужды и без злостного контрреволюционного намерения подрывать основы народного характера»7. (Кстати, когда Ивановский уже был арестован, пришло известие о том, что Верховный Суд отменил по его кассационной жалобе приговор; причем, «нашел дело произведенным настолько неудовлетворительно, что предложил возобновить производство со стадии предварительного следствия»8.
Во-вторых, Ивановский был «уличен» в «агитации в пользу бойкота Губпродкома». В данном случае Владимир Владимирович выступил в защиту юрисконсульта этой организации Шермана, которого обругал «жидовской мордой» и ударил завхоз Маслов. Он тогда заявил, что пока Маслов не будет уволен, «вряд ли уважающий себя человек сможет занять должность юрисконсульта Губпродкома»9. Эти его слова были расценены как призыв к бойкоту государственного учреждения. Он не поменял своей позиции даже после того, как ему объяснили, что руководителями хозяйственных предприятий и учреждений в Советской России являются рабочие-коммунисты, которые, к сожалению, «слабо знают правовое дело». Юрисконсульты же – это обслуживающий персонал предприятий, которые обязаны помогать таким, как Маслов. В результате Ивановский был заочно, без допроса признан виновным и лишен юридической практики на 6 мес. (правда, позднее по его жалобе Наркомюст отменил это постановление как «незакономерное»10).
В вину Ивановскому было поставлено также «недоброжелательное отношение» к Милютину – выдвиженцу пермских большевиков в первый состав коллегии защитников, которому Владимир Владимирович не раз пенял за пропуски заседаний и нетактичное поведение.
Через 20 дней после ареста уполномоченный Пермского губотдела ГПУ А. Нифонтов составил заключение, в котором отметил, что виновность Ивановского в «организованной антисоветской деятельности» считает доказанной и полагает необходимым возбудить ходатайство о санкционировании высылки Ивановского из Пермской губернии, «ибо он в Перми перед очень многими зарекомендовал себя противником существующего строя и при наличии огромных связей (он зарекомендовал себя и лучшим защитником г. Перми) его дальнейшее пребывание в Перми крайне нежелательно»11.
Но 1937-ой год был еще впереди, а в 1923 г. Москва, не согласившись с обвинительным заключением, направила дело Ивановского на доследование. Новый уполномоченный губотдела ГПУ Павел Шендель ищет дополнительные доказательства «вины». Новые свидетели (а их стало гораздо больше) подозревают Ивановского в том, что он имел намерение «сплотить адвокатов, сделать из них вескую общественную группу и повести оппозиционную линию по отношению к власти и суду [...]. Как среди адвокатуры появлялся Ивановский, так мещанское болото начинало шевелиться, сформировываться и поднимать голос»12. На основе подобных высказываний позднее формулируется обвинение по ст. 63 УК «Участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений или предприятий или использующей таковые в тех же целях»13.
В ряде показаний «политика» служит лишь слабым прикрытием для более веских (а именно: личных) причин неприязни к Ивановскому (это-то как раз по-человечески очень понятно). Например, уже упоминавшийся Г.Л. Падучев на очередном допросе сообщил, что «у Ивановского, человека дипломатичного, бьющих в глаза фактов [оппозиционности] не было, но все его движения, его манера выступлений на суде, поток речей, его намеки обнаруживают глубокое презрение к рабочему классу, ненависть к революции, ненависть непримиримую, упорную [...]. У меня существует глубокое убеждение, что Ивановский работал подпольно, иначе быть не может. Человек, безусловно, не только вредный, но и способный других толкать на антисоветскую работу [...]. Даже не будучи членом коллегии адвокатов, тем не менее избирался председателем общих собраний адвокатов14.
А В.Н. Волович, помощник пермского губпрокурора, отмечает, что «критически отрицательное» отношение Ивановского к Советской власти, ее политике и мероприятиям выражалось «в постоянных отрицательных отзывах о составе и способностях ответственных советских работников, в постоянном высмеивании их; критика носила характер кадетского пошиба, пренебрежительная по содержанию»15. В связи с этим он спешит напомнить следователю, что Ивановский в 1917 г. в Петрограде примыкал к партии эсеров (о своей в прошлом принадлежности к этой партии Волович, естественно, умолчал), и что он помог Ивановскому устроиться в Перми на работу только после того, как тот сообщил, что из партии эсеров вышел.
В первом случае (с Падучевым) чувствуется крайняя неприязнь и зависть, которую испытывает студент-юрист (в прошлом крестьянин), на волне революции поднявшийся до ранга председателя губернского суда, к очень умному, грамотному специалисту, умеющему повести за собой людей. Никаких конкретных «контрреволюционных» фактов, одни ощущения и умозрительные заключения. Волович тоже выглядит уязвленным и обиженным из-за того, что его бывший протеже в настоящее время гораздо более успешен, чем он сам. Ему досадно, что популярность Ивановского обеспечивает ему приток богатых клиентов в лице частных владельцев и крупных арендаторов (ведь на дворе НЭП), и как итог – солидное материальное вознаграждение16. К тому же его задача – поскорее обвинить в принадлежности к непролетарской партии другого человека, пока никто не вспомнил о «грехах» его собственной молодости (ведь он благоразумно в 1918 г. вступил в РКП(б)).
Итак, мы подошли к событиям 1917 года, столь роковым образом сказавшимся на судьбе Владимира Владимировича. Сам он никогда не скрывал своего активного участия в Февральской революции, охотно об этом рассказывал, в том числе следователю ГПУ. Позже в заключении по уголовному делу его обвинят в «политическом авантюризме» (?!). Можно, пожалуй, с этим согласиться, но только в том смысле, что события в жизни Ивановского, толкнувшие его в большую политику, развивались уж очень, на мой взгляд, стремительно, даже авантюрно.
Судите сами:
Володя Ивановский, сын начальника станции Романкауц, что в Бессарабии, в 1914 г., после окончания гимназии, едет в Петроград, чтобы поступить учиться в университет. Проучившись 2 года, был призван в армию (шла первая мировая война) и направлен в Киевское военное училище. Через 4 месяца, уже прапорщиком, он получает назначение сначала в Одессу, а 10 февраля 1917 г. – в г. Осташков Тверской губернии. К этому времени он уже семейный человек, ждет первенца. Желая проводить жену в Петроград, т.к. в июне она должна была родить, Ивановский приехал в столицу... Далее - из протокола допроса от 25 июля 1923 г.: «За этот период времени произошла Февральская революция. 25 февраля [я] явился к Чхеидзе, председателю Совета рабочих депутатов, и предложил свои услуги. В период времени февральских событий (27, 28) принимал активное участие в разоружении полиции на Васильевском острове и отчасти на Кирочной улице. Работал в опорном пункте, который был в университете и в Академии Наук [...]. В этот стихийный период времени работал в военных отрядах по борьбе с группами жандармов, полицейских, черными автомобилями, терроризировавшими население города. В несколько дней события были ликвидированы, утвердилось Временное правительство. Моя работа свелась к агитационной работе в войсках. Выступать приходилось в качестве агитатора в различных расквартированных в Петрограде полках, частях [...]. В этот период времени я еще не был в партии, войдя в группу офицеров-социалистов [...]. Пробыл в Петрограде до середины апреля, затем выехал к месту назначения. Приехал в Осташков [...] в день общегарнизонного митинга. На этом митинге я выступил с докладом, и с этого момента, как более компетентный в вопросах событий, был избран председателем полкового комитета, был участником и руководителем съездов Совета солдатских и крестьянских депутатов, руководил всем движением города и уезда. Был членом президиума уездного исполнительного комитета. В этот период времени оформилось мое политическое кредо – я примкнул к партии социалистов-революционеров [...]. Мною был выработан наказ об отобрании земель у помещиков, что вызвало со стороны Министерства внутренних дел протест. Пробыл в этом городе до первого съезда Советов, который был 1 июня. За этот промежуток времени реформа земельная, намеченная мной, была проведена в уездном масштабе, что отмечено было в «Русском слове» как проявление анархии. К 1 июня был делегирован от Осташковского гарнизона на Всероссийский съезд Советов и был избран в первый ВЦИК членом и членом Бюро. В составе Бюро от партии эсеров был Гоц, который руководил деятельностью фракции. В этот период времени началось шатание партии, откололось левое крыло [...]. Эта группа была в оппозиции к Временному правительству. И хотя я выдвигался в личные секретари Керенского [...], я отказался, считая [это] для себя неприемлемым. В этот момент Керенский был премьер-министром, проявлял стремление к независимому, властью облеченному положению. ВЦИК должность секретаря мыслил для ограждения единовластия Керенского и для связи с ним [...]. В этот период времени я был назначен для ознакомления с общественным настроением Царского Села и гарнизона и для проверки слухов о связи Николая Романова с внешним миром. Был я там 2 раза, и мною был представлен письменный доклад о ненормальности (с точки зрения революционной) условий содержания Николая [...], указывал о необходимости усиления изоляции. Мой доклад был направлен министру юстиции Зарудному. Он меня вызвал к себе, где я ему словесно указал на характерные детали дела. На мой доклад Керенский заявил, что вмешиваться в это дело ВЦИКу не нужно [...]. В июльских событиях в Петрограде я держал охрану телефонной станции, т.к. по распоряжению генерала Половцева станция должна была быть захвачена частями штаба округа. Мне же приходилось [...] принимать участие в охране Таврического дворца [...]. Помню защиту тов. Зиновьева от нападения толпы, в которой фигурировали провокаторы. После этих дней реакция усиливалась. Из опасения захвата телефонной станции я был назначен комиссаром охраны станции. После июльских событий последовало Демократическое совещание, на котором я был делегатом ВЦИКа. Затем, в августе, было Государственное совещание в Москве, куда я выехал накануне, получив поручение отправиться в Тобольск [...]. Николай был отправлен в Тобольск лично Керенским, без ведома ВЦИКа. Когда до сведения ВЦИКа дошли [слухи о том], что епископ Гермоген образовал целое движение вокруг личности Николая, это и побудило ВЦИК направить меня для ознакомления с положением вещей. Проездом я принял участие в Москве в Государственном совещании, где принимал участие в левом крыле эсеров [...]. В Тобольск прибыл в начале сентября. Пробыл там до получения телеграммы о движении Краснова с дикой дивизией на Петроград. В период получения телеграммы собрал большой митинг, после которого уехал [...]. Из личных выражений Николая помню, что он хотел остаться в России и [что] он будет просить у Учредительного собрания земельный надел; что скорбит по поводу сдачи Риги. Вообще [он] производил впечатление странное, в своей деятельности выявлял себя ненормальными проявлениями вроде гимнастики в виде висения вниз головой по 5 минут и устройства осенью вместе с Татищевым огорода, грядок для посева капусты. Выехав в Петроград, [я] принял участие в ликвидации корниловщины [...]. [Мое] активное участие выразилось в агитации среди воинских частей. Насколько помню, был назначен начальником (комиссаром) связи Петрограда. В конце сентября был организован Предпарламент, и я был членом его от левых эсеров, партия которых оформилась к этому периоду [...]. [Мы] вели агитацию за созыв Второго съезда Советов. Помню, был в числе группы эсеров, оставшихся на съезде, т.к. эсеры покинули съезд (правые). Произошли октябрьские события. По окончании съезда участия в политической деятельности я не принял. Видя, что вожди группы левых эсеров не представляют из себя серьезных политических деятелей, являются политическими карьеристами, я порвал с партией, поехал в Пермь к семье в декабре месяце [1917 г.]»17.
Затем была работа секретарем редакции «Известий Пермского уисполкома», закрытие газеты накануне занятия города белыми, невозможность эвакуации из Перми из-за отсутствия средств и по семейным обстоятельствам (двое маленьких детей, второму ребенку месяц от роду), арест за редактирование советской газеты, освобождение по ходатайству родственника жены бывшего присяжного поверенного Курочкина, принудительная мобилизация в колчаковскую армию (под гласный надзор, на должность делопроизводителя), побег, лагерь военнопленных в Красноярске, Совтрудармия I, Возвращение в Пермь в 1920 г., учеба на правовом отделении факультета общественных наук Пермского университета, занятие ответственных должностей «по ведомству советской юстиции и хозяйственных органов»... Далее нам уже известно.
Гордясь своим участием в «чисто революционных действиях активно-боевого характера»18 в 1917 году, Ивановский не мог и предположить, что ему это припомнят в 1923-ем и обвинят в том, что совершал революцию «на стороне Временного правительства и буржуазных партий в качестве лица, пользовавшегося огромным доверием»19. «Эсеровское прошлое» - очень удобная для того времени причина, которая оправдывала гонения на человека, своей независимой позицией будоражащего местное сообщество. Не важно, что в партии он был чуть более полугода и порвал с ней очень решительно, обвинив руководство в политическом карьеризме. Кстати, позднее, вынужденный объяснять причины своей «внепартийности», Ивановский достаточно откровенно пишет в секретный отдел ОГПУ: «В партию РКП(б) я не вошел [...] потому, что я, будучи совершенно чужд служебному карьеризму, а тем более политическому лицемерию, просто не хотел, так сказать, сидеть на чужом стуле»20. Ну разве не «контра»? Кроме «порочащих связей» с левыми эсерами ему тут же «напоминают», что в царской армии он, оказывается, был «блестящим гвардейским офицером» (если так можно назвать прапорщика запасного полка, только что закончившего ускоренные курсы по подготовке младших офицеров и не успевшего послужить из-за начавшейся революции). Заодно его причислили к «старым спецам», без которых, к сожалению, поначалу не могло обойтись молодое Советское государство (хотя дипломированным юристом Владимир Владимирович становится лишь в 1922 г., т.е. уже при Советской власти). А еще он вполне «мог замышлять» побег бывшего царя Николая II за границу (ведь находился одно время рядом с ним, в Тобольске, инспектируя организацию охраны для предотвращения каких-либо связей Романова с внешним миром).
На все эти оговоры Ивановский, как грамотный юрист, отвечает: «Я полагаю, что подозрения от безграничных фантазий, столь неуместных в следственных делах, отличаются наличностью в них хотя бы признаков логической или фактической обоснованности»21. То, что целый ряд людей поддержали выдвинутые против него обвинения, он сам объясняет так: «Вероятно, их личные интересы мною когда-либо были нарушены по долгу службы или вообще [в результате] деятельности [меня как] судебного работника»22.
Оправившись после некоторой растерянности, вызванной неожиданным арестом, он не кается, не признает своей вины, не старается доказать свою лояльность существующему строю (как это делали другие). Наоборот, он очень четко, профессионально доказывает, что все его поступки – в рамках законов, провозглашенных Советским государством. И если он и допускал со своей стороны критику действий отдельных людей или учреждений, то только в тех случаях, когда они эти законы нарушали. «Юрист по истинному призванию», он даже после ареста подвергает резкому осуждению такие наблюдаемые им проявления «революционной законности», как обращение имущества осужденных и следственных в личное пользование ответственных работников органов дознания, истязание арестованных, предъявление обвинения на основе «неизданных декретов» и т.п. Ивановский считает такие действия не революционными, а дискредитирующими Советскую власть, против чего он «боролся, как мог, дорожа, несмотря на иронии, добрым именем советской юстиции»23.
Владимир Владимирович приводит лишь пару фактов, касающихся лично его, которые, как ему казалось, могли бы лишний раз продемонстрировать его «полезность делу революционного строительства»: некоторые из его оконченных следственных дел буквально накануне ареста были переданы в Пермский университет для практических занятий студентов «как образец следственной техники», а за успешное проведение «арендной кампании» (когда благодаря усилиям Ивановского 89 мельниц были получены Губкомпредом в аренду в целях удержания их в руках государства и недопущения денационализации) он даже получил особое денежное вознаграждение и поделился своим опытом на межведомственном совещании при РКИ (Рабоче-Крестьянской Инспекции)24.
Но это не помогло. В «аполитичность» Ивановского никто не поверил. Обвинение пришло к заключению, что он является «активным, опасным противником Рабоче-Крестьянского Правительства, искусно тактически действующим и ускользающим от наказания в силу своих способностей, опыта и образования». А посему 1 августа 1923 г. комиссия ОГПУ постановила заключить Ивановского в один из концентрационных лагерей Республики сроком на 3 года «как политического авантюриста»25. (Честно говоря, другой исход дела трудно было и предположить, памятуя о прошедшем в Москве в 1922 г. судебном процессе над эсерами, после которого эта партия, одна из самых крупных и влиятельных в России начала ХХ века, окончательно сошла с политической арены).
В заключение, для заинтересованных читателей, хочется отметить, что до сих пор с делом В.В. Ивановского не знакомился никто, кроме сотрудников архива и прокуратуры (последние - в связи с реабилитацией в 2004 г.). Неординарность этого дела признавали даже работники УКГБ Пермской области, сделавшие в 1970-х годах следующую запись в контрольном листе: «Представляет историческую ценность». Вполне вероятно, что другие исследователи, обратившиеся к документальным источникам более чем 80-летней давности, по-иному оценят личные качества В.В. Ивановского, более глубоко проанализируют его политические взгляды (архивно-следственное дело № 11513 открыто для всех категорий пользователей). Мне же он показался симпатичным, интеллигентным человеком, очень современным по своей гражданской позиции, и если и авантюристом, то в лучшем смысле этого слова.
__________________________
1 ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11513. Л. 31.
2 Там же. Л. 15об.
3 Там же. Л. 20б.
4 Там же. Л. 20а об.
5 Там же. Л. 16об.
6 Там же. Л. 18об.
7 Там же. Л. 7-7об.
8 Там же. Л. 43.
9 Там же. Л. 21об.
10 Там же. Л. 22.
11 Там же. Л. 26об.
12 Там же. Л. 20б.
13 Сборник законодат. и нормат. актов о репрессиях и реабил. жертв политических репрессий. – М., 1993. С. 14.
14 Там же. Л. 20б-20б об.
15 Там же. Л. 22об.
16 Там же. Л. 22об.
17 Там же. Л. 31об.-34.
18 Там же. Л. 20.
19 Там же. Л. 51.
20 Там же. Л. 41-41об.
21 Там же. Л. 40.
22 Там же. Л. 39об.
23 Там же. Л. 40об.
24 Там же. Л. 41-41об.
25 Там же. Л. 52-52об.