ГАВРИИЛ МЯСНИКОВ, ЕГО КНИГА «ФИЛОСОФИЯ УБИЙСТВА» И НОВЫЙ РОМАН ВЛАДИМИРА ШАРОВА «ЦАРСТВО АГАМЕМНОНА»
А. Л. Бердичевская
Аннотация. Каждый роман Владимира Шарова – это глубокая проверка одной идеи на людях двадцатого века. Автор добросовестный историк и романы пишет исторические. То, что лежит в основании его книг, пусть самое невероятное, – все взято из исторической, «документально зафиксированной» реальности. Итог всему, главный купол над пространством Шарова – роман «Царство Агамемнона».
Ключевые слова: роман, история, документ, писатель, ХХ век, Мясников, Великий князь.
«Никифор – Игнатию:
– Так живешь, как повелось испокон века, вроде не лучше,
но и не хуже других. А потом, прямо где ты – шарахнет
что-то огромадное, что-то несуразно большое и страшное.
Ту же революцию возьми. Как к ней подстроиться, приладиться,
никто ума не приложит. После еще долго в колею не войдет.
Не захочет, а будет выламываться. От этого и мы в великой шаткости.
Хуже ее нет ничего».
«Царство Агамемнона»[1, С. 659]
Владимир Александрович Шаров умер 17 августа 2018 года. Незадолго перед кончиной он успел подержать в руках сигнальный экземпляр своего последнего, девятого романа. В день похорон вдова писателя Ольга Дунаевская дарила книгу друзьям – на прощание и на память… Я прочла «Царство Агамемнона» сразу, практически не отрываясь. Роман меня потряс.
Мне досталось немногим больше десяти лет дружбы с автором, виделись мы не часто, и не только по дружбе, но и по издательско-литературным делам… впрочем, одно от другого отделить невозможно. Володя был человек необыкновенно ясного, можно сказать, лучезарного обаяния и ума, и слушал, и говорил, и занят своим писательством был как-то совершенно естественным образом, свободно, как дышал… Мне казалось, что ему, длинноногому и легкому, хорошо думалось и сочинялось на ходу, гуляючи, он это делал с удовольствием по любой погоде.
Историк по образованию, на моей памяти он вроде бы в истории и жил, причем сразу во всех временах. Со временем и с пространством у него были свои глубокие отношения…
За годы дружбы я прочла все, что у Шарова публиковалось. Но пишу сейчас не потому, что считаю себя знатоком его творчества. Повод в том, что, хотя Шаров в последние годы и успел получить вполне заслуженное признание в профессиональных кругах (в виде литературных премий «Большая книга» и «Русский Буккер»), но прочтен в родном отечестве он, на мой взгляд, недостаточно («Царство Агамемнона» вышло числом 2500 экземпляров – таков нынче в Росссии «неплохой тираж»…) В то же время про себя-то я знаю: весь свод его исторических романов – огромная, важная, общероссийская, да и мировая новость. И мне хочется, чтоб эта новость не ушла в песок, была услышана. Особенно в наших северных палестинах…
Когда-то Андрей Битов, тоже любимый мною писатель, хотя и вовсе и ни в чем на Владимира Шарова не похожий, коротко определил слово произведение: «Это то, чего не было, а – есть». Того, что сказал в своих девяти романах Владимир Шаров, прежде действительно не было. Он не только обогащает читателя исторической информацией, он, как Саваоф, создал мир, новый – многомерный. Как по формуле Эйнштейна E = mc2 , где энергия эквивалентна массе, так в мире Шарова пространство и время суть одно и то же. Прежде такого не было. А теперь – есть.
Вот примерно как это происходит у Шарова. Немыслимо огромный и разнообразный ландшафт поглощает людей. Это Россия. Пространство так необъятно, так ничем не ограничено, что приобретает качество времени: прошло две тысячи верст, и герои, шедшие разными тропами и в разных направлениях, – встретились как ни в чем не бывало... обычное дело!
Вот что такое проза Владимира Шарова: рассказ одного человека другому. Никакой беллетристики, и уж точно никаких писательских подстав, эффектных сюжетных петель. Никакой вообще суеты, полное отсутствие специальной авторской корысти в читательском интересе. Интерес возникает сам собой, читать – тянет, да как еще тянет! Прежде всего потому, что с первых фраз автору начинаешь доверять. Ну не больше, чем славному, много повидавшему, ненавязчивому и задумчивому попутчику в поезде Москва – Владивосток или Красноярск – Хабаровск. Однако если уж молчаливый и вполне деликатный человек разговорился с вами – значит, это не впустую. Значит, ему действительно необходимо что-то сообщить. Важное и для вас.
Таков русский опыт.
Но вот внимаете вы рассказу, следите даже и не за сюжетом, а за самой жизнью свалившихся на вас реальных и узнаваемых людей, сами уже этой жизнью практически живете, да вдруг и... на что же это похоже?.. Представьте: вот вы идете по дому, по совершенно обычной новостройке, лифт еще не работает, идете по лестнице, заходите, вроде бы, в свою будущую квартиру, в которой вам жить предстоит... да вдруг и замечаете, что каким-то фантастическим образом и довольно давно идете не по полу, а по стене, пытаетесь вернуться на пол, но пол оказывается потолком. И лампочка голая на шнуре не висит, а торчит торчмя рядом с вами, вам аккурат по колено! И все ваше прошлое с будущим, всю вашу обыкновенную жизнь вы видите с совершенно непривычного ракурса, заново. Как жизнь после жизни.
Вот что такое проза Владимира Шарова.
Как вы попали на потолок? Когда совершили вслед за симпатичным и неназойливым рассказчиком этот невероятный маневр? Да не было на вашем пути ничего невероятного! Все шло нор-маль-но, по логике пространства, шаг в шаг, от ступеньки к ступеньке...
Вот такое это пространство!..
Но как все это легко, само собой, с самым что ни на есть повседневным нашим бытием – след в след...
«След в след»… Так, кстати, у Владимира Шарова назывался первый роман.
Ключевым для меня стал роман «Репетиции». Он не первый из написанных автором, но первый из мною прочитанных. Сейчас я думаю, мне повезло, что начала с «Репетиций», с этой книги и следует начинать.
В отличие от других текстов Шарова, «Репетиции» отчасти «ликвидируют безграмотность» читателя в областях, далеких от повседневной современной жизни. Роман берет начало в интеллигентской гуманитарной среде времен застоя развитого социализма, в разговорах о ветхозаветной и православной литературе, о психологии единобожия в разные времена, о роли православия в русской истории, о Христе и Антихристе, о Втором пришествии и Страшном суде в сакральном и в житейском смыслах… А после автор пускается в экспедицию по глухим сибирским деревням в поисках старинных книг и рукописей… И вот там всплывает одна старая-престарая история… Начинается сам роман.
Сюжет таков. Середина XVII века. Все в России, от деревенского дьячка до царя и патриарха, знают, что в 1666 году надо ждать Второго пришествия. Поэтому патриарх Никон строит на речке Истре Новый Иерусалим, монастырь, главный храм которого спланирован в точности по плану церкви Гроба Господня в древнем Иерусалиме. Мало того, Никон переименовывает Истру в Иордан и деревням вокруг дает названия по городам из Святого Писания – Назарет, Вифлеем, Капернаум… (Это исторический факт).
В то же время в Москву с пленными поляками случайно попадает француз Сертан, театральный антрепренер. Россия европейского театра еще не знает, но царь Алексей Михайлович – интересуется. Он и про мистерии слыхал. Поразмыслив, царь отправляет Сертана к патриарху. Никон беседует с иноземцем и поручает ему в Новом Иерусалиме к 1666 году подготовить невиданное на Руси действо – Пасхальную мистерию. Канва известна – Святое писание, Пасха Нового Завета. Сертан соглашается. Актерами его нового «театра» становятся окрестные жители.
А в то же время все они продолжают тянуть свою обычную жизнь, пахать, сеять, плести лапти и ткать холсты, торговать конной упряжью, рожать детей… Но репетиции становятся для них важнее всего, становятся главной жизнью…
Лишь одна роль в будущем действе не занята никем, поскольку ожидается, что Иисус Христос явится в Новый Иерусалим на последнюю Пасху – Сам. Почему?.. А куда же идти Спасителю в день Второго пришествия? В древнем Иерусалиме храм разрушен, Святая земля осквернена, христиане изгнаны… Только сюда Ему и идти, в Новый Иерусалим – здесь Его ждут.
И вот, настал год 1666, подошла Пасха… А Второго пришествия нет как нет.
Но Второе пришествие никто не может отменить!.. Оно – будет. И надо быть готовым всегда. Так что репетиции должны быть продолжены.
И репетиции – продолжаются... Не потому что «царь велит», а потому что народ хочет.
Годы идут, умирает Сертан, стареют и уходят в мир иной первые исполнители ролей Пресвятой Богородицы, Марии Магдалины, всех апостолов, Марфы, Лазаря, Пилата, обоих разбойников, всех иудеев, эллинов и римлян... Но ни один исполнитель не покидает этот мир, пока не передаст свою главную жизнь – свою роль из Святого Писания – родне и соседям. Передают из уст в уста, из поколения в поколение.
Репетиции пересекают историю России поперек времени и пространства, у них – свой путь. Так они входят в ХХ век, переживая и революцию, и гражданскую войну, и гонения на церковь. Репетиции проходят сквозь индустриализацию с коллективизацией, сквозь переселения народов и репрессии, причем сплошь и рядом случается, что одни из участников репетиций оказываются в своей «реальной» жизни вертухаями, а другие – зеками. И все они в конце романа собираются вместе в одном сибирском лагере, и ничего что апостол Петр с кровным братом своим апостолом Андреем обитают по разные стороны колючей проволоки… Это не имеет значения. Репетиции – продолжаются.
Подробности рассказывать не берусь, прочтете сами.
Вот такой в романах Шарова сюжет. Фантастический? Да нет... То есть – и да, и нет! [1]
При наркоме Ежове в НКВД не только пытали, но еще и требовали у подследственных: «Отвечайте только “да” или “нет”!». Арестованный отвечал, а дальше им можно было манипулировать. Ловить на том, что и «да» не совсем точно, а уж «нет» – вовсе ложь!.. Значит – скрывает правду. Преступник!
«Утверждение либо истинно, либо ложно, третьего не дано»… Хочется крикнуть: «Да кем же это не дано?! Да кто вам сказал!..»
Что делать, не подчиняется наша жизнь и наш русский язык двоичной, компьютерной (она же лагерная) логике. И вообще, господа читатели, математика – опасная вещь, она строит картину мира, точнее – свои «модели», исходя из собственного удобства. Ее законы строятся на постулатах. Постулируем, что параллельные прямые не пересекаются никогда – получаем плоскую геометрию Евклида. Но появляется Лобачевский и постулирует, что параллельные все же пересекаются – в бесконечности. Тогда пространство искривляется, и все измерения, а заодно и физические законы, начинают действовать как-то иначе, не как у Евклида… То есть: закон – что дышло, куда повернешь, туда и вышло… Ну, это я не всерьез. Но и не шутки ради. Великая шаткость, хуже которой ничего нет (см. эпиграф), похоже, всегда и везде подстерегает нас. И мы, грешные и смертные, с этим не мирились и не помиримся никогда. Нас посещали и будут посещать великие идеи, обещающие вечный мир, прочную справедливость, светлое будущее всего человечества и даже избавление смертных от смерти.
Каждый роман Владимира Шарова – это глубокая проверка одной из таких идей на вполне близких нам людях двадцатого века. Автор добросовестный историк и романы пишет исторические. То, что лежит в основании его книг, пусть самое невероятное (от крестового похода детей до воскрешения мертвых предков из натуральных могилок, от планового строительства коммунизма до тотального «очистительного» террора), – все взято из исторической, «документально зафиксированной» реальности… Но Шароов еще и тончайший писатель. Все невообразимые события истории он как-то передвигает в пространстве и времени и дает пережить их сегодняшнему читателю очень глубоко и точно, вы побываете в невероятных исторических обстоятельствах на местности невероятно родной, ощутимой «до детских припухших желез»...
От романа к роману разворачивается, прорастает пространство вроде и родное, но не Евклидово, не Лобачевского, не Римана... Такое, что – никакой двоичной логики!.. Полная свобода! Но и полная достоверность.
Крышу сносит.
Как же «правильно входить» в пространство Шарова, в его тексты?..
В его романах живут и действуют главным образом пешеходы. То есть, конечно, его персонажи передвигаются не всегда пешком, а и как-то иначе. Но они все принадлежат к тем людям, для которых просторы отечества – вещь в общем-то цельная и обозримая. И вполне совместимая с жизнью без двигателей внутреннего сгорания. Его герои, даже если летят самолетом или сидят дома, – все равно странники, то есть как-то внутренне готовы пешком дойти от Воронежа до Колымы и не исключают возможности так же, пешком, вернуться обратно… И читатель вынужден будет собираться с ними в путь по принципу «хочешь дойти – иди»: «вот Бог – вот порог»... А можешь и не ходить. Знай, дорогой читатель, писатель тебе «ничего не должен», он не экскурсовод. Он просто идет чуть впереди тебя.
Не сразу все окажется понятно. Но будь покоен – то, что дóлжно, с тобой произойдет, западет тебе в душу, в твой личный жизненный опыт, в судьбу. Неведомые ландшафты перед тобой – раскроются, и сил тебе – хватит, и дойдешь, и, даст бог, даже вернешься домой. Хотя, возможно, другим человеком.
Таков у Шарова авторский метод. Его слово равно событию.
Не все романы Шарова для меня важны и любимы в равной степени, но ведь я дочитала, прошла их все и запомнила каждый. Точнее – храню в себе их итоги. Есть у Шарова сюжеты, которые по разным причинам увлекают меня меньше, чем сюжет «Репетиций». Но это, как говорится, мое личное дело. Мне может не нравиться какое-то течение или учение (скажем, Федоровское, главенствующее в романе «Воскрешение Лазаря» – не нравится), но люди, ставшие носителями этого течения, в него поверившие на страницах романа, – живые. Кроме того – они были. Факт! И это потрясает.
Романы Шарова связаны не только с христианскими течениями. Искусство, прежде всего литература, – что это, как не поиск реального бессмертия?.. В восьмом романе, который получил «русского Букера» и называется «Возвращение в Египет», все персонажи переписываются по поводу Гоголя и «Мертвых душ», как будто сообща плетут литературный, эпистолярный кокон бессмертия…
Но итог всему, главный купол над пространством Шарова – роман «Царство Агамемнона».
Девятый роман по нескольким причинам взволновал меня особенно.
Виною, во-первых, смерть автора. Его новая, горячо ожидаемая мною книга оказалась и последней... как бы по определению – итоговой… А по прочтении выяснилось, что – да, так и есть. Во-вторых, вот еще что: роман (это оказалось полной неожиданностью для меня) в значительной степени происходит в моих родных местах. Он имеет отношение к моей малой родине… и даже к дружбе с автором, к одному давнему с ним разговору…
Чтоб стало понятно вполне, придется подробней рассказать про дружбу.
Мы познакомились в начале лета 2006 года в усадьбе Льва Толстого в Хамовниках [2] . Праздник на поляне перед домом был ярким, многолюдным, с тарталетками и вином, с солнцем и грозой… От ливня я с соседями по столу спаслась под липой, где уже стоял Володя, светлый, улыбающийся, с длинной бородой. Прозвучали его имя-фамилия. Дождь быстро кончился, и к общему мокрому столу с недопитой бутылкой мы вернулись с ним вместе…
Я запомнила фамилию и вскоре на книжном развале купила изданный еще в девяностых роман «Репетиции» автора Шарова. Вот бы и все… Однако через год-полтора мы оказались с Володей и его женой Ольгой Дунаевской за другим праздничным столом – в доме нашего общего друга, чудесного арбатского человека Саши Горелика, букиниста, а также физика-акустика, а также мастера по реставрации старинных часов, шарманок и механических пианино… У Саши была легкая рука, он выдал мне «на прочит» все на то время романы Шарова, в основном в журнальных публикациях. И напутствовал: «Ознакомься и издай». (Я как раз тогда пришла в рекламное агентство «Арсис» с предложением превратить его в хорошее книжное издательство. Мое предложение было принято, и я стала главным редактором. Саша Горелик об этом знал.) И в 2009 году одним из первых изданий с новым брендом ArsisBooks стал трехтомник Владимира Шарова. В трехтомник вошли: в первом томе «Репетиции», во втором роман «До и во время», в третьем – сборник эссе «Искушение революцией»… Дальше – десять лет безоблачной дружбы с Шаровым. Вот некоторые из ее событий.
Как-то раз я попала на матч дворовой футбольной команды, состоящей из солидных дяденек, бывших арбатских пацанов, среди них и бородатый Володя Шаров с азартом носился и дубасил по мячу… Однажды в редакции «Знамени» я застала почти весь коллектив журнала в кабинете Сергея Чупринина – пришел Шаров смотреть верстку романа «Возвращение в Египет» (роман огромный, печатался в трех номерах журнала)…
А однажды поводом встречи послужила запись интервью на радиостанции «Мир». После интервью мы отправились с Володей пешком и прошли чуть не всю Москву. Это была самая длинная наша, многочасовая встреча-прогулка-разговор. Шаров рассказывал о своей юности, об отце – писателе Александре Шарове, о друзьях отца, возвращавшихся из лагерей, о конце «оттепели», на которую пришлось детство Володи (Шарова-младшего). Об истории с бунтом в Московском Плехановском институте, откуда Володю как главного заговорщика исключили, о жизни в Воронеже и о счастливой заочной учебе на истфаке тамошнего университета [3] … Говорили о моем детстве, о Перми, особенно Володя заинтересовался старинной пермской рабочей слободой – Мотовилихой… Заговорили о бунтах и революциях, о Мотовилихинском восстании 1905 года (у меня вся родня – оттуда, дядя матери Митрофан Бердичевский в то время служил на пушечном заводе инженером, а мой прадед Иван Даев был табельщиком на том же заводе)… Володя меня расспрашивал, я мало что помнила, но зато кое-что знала «на ощупь». Например, я с детства разглядывала и трогала небольшой белый шрам на лбу бабушки. Моя Агния Ивановна рассказала историю этой метины. Зимой пятого года, утром она бежала по морозцу с Висима [4] , где жила, на работу – в свои пятнадцать она уже начала учительствовать в церковно-приходской школе... На улицах было пусто, вдруг раздался топот, ее догнал и ни с того ни с сего хлестнул по голове нагайкой лихой казак на коне. Гикнул и ускакал... Все обошлось, девочка выжила, у нее впоследствии родилась моя мама, у мамы я, у меня дочка и внуки… Только и остался шрам на лбу у бабушки возле кромки волос. Я его помню…
В том же прогулочном ритме в ответ на мою историю я услышала от Шарова довольно редкое имя – Гавриил. Гавриил Мясников написал когда-то книгу, которая начинается с описания того, как зловеще и мощно звучал заводской гудок в Мотовилихе во время восстания… Шаров еще добавил, что Мясникову в девятьсот пятом было шестнадцать лет, его звали Ганька, и он учился на слесаря. Я на это сказала, что этот Гавриил, получается, с моей бабушкой почти ровесник, они вполне могли быть знакомы, по одним улицам бегали. Шаров как-то искоса на меня глянул и сказал: «Могли. Чего не бывает?..» И добавил, что свою книгу Гавриил Мясников написал в тридцатые годы во Франции. А называлась она так: «Философия убийства, или Почему и как я убил Михаила Романова».
Это название заставило вздрогнуть. Я, конечно, слышала об убийстве. Знала, что князя вместе с секретарем похитили в ночь на 13 июня 1918 года. Его без приказа из Москвы увезли подвыпившие чекисты на пролетке за город. И расстреляли... Но вот о Гаврииле Мясникове и его книге я не знала ничего… Шаров добавил, что вообще-то смерть Михаила не была вполне доказана – позднее возникали свидетельства, что Великий князь остался жив, – его видели, с ним встречались… Дальше наш разговор повернул в другие дали. Мы просто шли по заснеженной Москве, вспоминали каждый о своем и находили общее.
Вернемся в прошлый, 2018 год, к «Царству Агамемнона».
Сюжет в какой-то мере напоминает роман Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе». Просто потому, что действие в «Царстве Агамемнона» тоже кружит и вокруг, и внутри таинственной рукописи…
По заданию одного издателя историк и филолог по имени Глеб с середины восьмидесятых годов двадцатого века разыскивает следы книги, машинописные копии которой затерялись годах в тридцатых-сороковых. Причем во многих местах – в сибирских таежных схронах, в архивах КГБ, да и в памяти многих ее читавших зеков… Глеб книгу ищет, но, кроме свидетельств, что она была, найти ничего не может. Зато отыскивает в одной подмосковной богадельне дочь автора книги, уже старушку, но милую, и даже почти в своем уме. Глеб идет на работу в богадельню кем-то вроде медбрата, старушка по ночам в ординаторской поит Глебушку чаем с вареньем и на все его вопросы отвечает с радостью, только требует не перебивать, в результате от вопросов отклоняется очень далеко. А Глеб все записывает.
Ее зовут Галина Николаевна Жестовская-Телегина. Но с раннего детства мать, ревнуя к ней отца, стала звать ее Электра, и это приклеилось на всю жизнь. Глеб по просьбе старушки тоже начинает звать ее Электра.
Надо сказать, что автора рукописи – Николая Жестовского – дочь и жена между собой называли Агамемноном… Почему у них так было заведено? Прочтете – узнаете подробно. Но все же кратко дам ориентир.
Семья Жестовских оказалась после революции в безумном мире, в «великой шаткости, хуже которой ничего нет» (см. эпиграф). Не то что бессмертная душа, обыкновенный вестибулярный аппарат отка-зывается жить, так всех мотает и бросает… А древнегреческий миф, он – навсегда, пусть даже страшен, зато никакой шаткости, все заранее и очень давно известно. Так вот, Галя Жестовская, в детстве прозванная Электрой, а потом и мать с отцом держались за свой семейный миф. Ну, как мальчик Фрикс и девочка Гелла держались за золотую шкуру барана, спасавшего их от ужасной смерти в качестве жертвы богам… [5]
Электра, как сеть плетет, рассказывает жизнь членов и друзей семьи, неотделимую от жизни России, начиная с 1905 года. Николай Жестовский (в семье – Агамемнон) был философ, монах, странник. Случалось быть зеком, двоеженцем, стукачом и самозванцем. По шаткости времени он был большой грешник, но человек глубоко верующий, так что в грехах каялся. На том стоял и спасался... Переворот семнадцатого года был для него, как и для многих, приходом Антихриста. Многие решили, что сотрудничать с Антихристом нельзя ни в какой форме, большинство из них, конечно, погибли. Жестовский же знал, что царство Антихриста, раз предсказано, должно было установиться, просто обязано. Но предсказано также, что оно само себя разрушит. Стало быть, принимать участие в жизни царства по его же законам – необходимо! Потому что эта самая жизнь народа по антихристовым законам приведет Антихриста к неминуемой гибели. Об этом и писал отец Электры. То есть книга должна была стать ужасной и страшной, но надеждой на спасение. Самим Спасением.
Рукопись была потеряна целиком, один раз сожжена, дважды переиначена и переписана автором от руки с начала до конца, оба раза снова отпечатана на машинке – первый раз женой – Клитемнестрой, а потом и дочерью Электрой. И в эту расползающуюся книгу, пока она не затерялась, заглядывали очень многие и интересовались очень многие. И не только с целью издать. В тридцатые и сороковые ею интересовался сам товарищ Сталин лично с товарищем Берией с целью уничтожить и книгу, и автора, и всех ее персонажей-прообразов, и всех читавших ее. В результате чего много народу погибло или сгинуло…
Да что же в ней за сюжет такой? Что в центре, на ком история держится?
Откроем роман Шарова на странице 171 (Глебушка пишет со слов Электры):
«…История, которая легла в основу отцовского романа, строго документальна. Это – рукопись, которая была написана во Франции в середине тридцатых годов, и ее автор весьма известный человек, бывший член ЦК РСДРП Гавриил Мясников. И то, и то очень важно. Потому что автор французской рукописи и есть главный персонаж отцовского романа…»
И еще, на странице 181:
«Сам Мясников, а также его рукопись – она называлась “Философия убийства, или Почему и как я убил Михаила Романова”, а также его следственное дело и стали основой первого отцовского романа».
Вот так вдруг вернулся из давнего разговора с Володей Шаровым ровесник моей мотовилихинской бабушки ученик слесаря Ганька Мясников.
Он успел стать героем романа. Даже двух романов… Считая шаровский – даже трех! Причем – все они спрятаны друг в друге. (В Перми, рассказывала моя бабушка, когда-то жило много китайцев, они торговали всякими чудесами, в том числе и загадочным образом вложенными друг в друга резными деревянными шариками… То же можно сказать о романе «Царство Агамемнона» Владимира Шарова).
Кем же в самом деле был тот мальчик, носивший имя Божьего вестника архангела Гавриила и фамилию, пахнущую кровью? И был ли он? И написал ли он книгу, одно название которой заставляет вздрогнуть?
Он был. И книгу написал.
Не так уж много места занимает этот «главный герой» в тексте романа Шарова. То есть сам – не так уж и много. Но последствия совершенного им убийства – это почти вся подоплека всех линий рукописей Жестовского и всех поисков Глебушки.
Цитирую уже не по роману Шарова, а из публикации историка Вадима Эрлихмана:
…Так и пошло: его арестовывали, он бежал, устраивался на новом месте и поднимал местных рабочих на борьбу.
В конце концов ему дали шесть лет каторги и бросили в одиночную камеру Орловской каторжной тюрьмы. Там он усердно занимался самообразованием, читая как труды Маркса, так и Библию, Толстого, Достоевского. От всего прочитанного молодой человек впал в сомнение; связав из простыни веревку, хлестал себя до крови, до незаживающих язв. Испытывал, как предки-староверы: придет ли он к Богу или к полному неверию в него…
…Помимо заботы о судьбе революции им двигало тщеславие:
«Странно все-таки: Иван Сусанин. Крестьянин. Спасает Михаила Романова– Михаила I. А я, рабочий, изгой, смерд, тоже сын крестьянина – уничтожаю Михаила II и последнего»… Образ «смерда» отсылал к любимому литературному герою – Смердякову, которого Ганька (Гавриил Мясников) считал «первым большевиком», мечтая, что художники будущего «нарисуют тип великого Смердякова», в котором он, конечно же, видел себя…[2]
У Николая Жестовского были причины заинтересоваться личностью искреннего и начитанного большевика Мясникова. Этот правдолюбец и богоборец, как краеугольный камень, лег в основание храма Антихриста. Из книги «Философия убийства» ясно, что кровавое свое дело он затеял из убеждения, что оно правое и абсолютно необходимое. И его однопартийцы «сверху» тоже это понимали, но боялись. Гавриил взял на себя кровь младшего брата царя, престолонаследника Михаила. И покатилось! Уже через два месяца, уже по приказу сверху было совершенно убийство в Екатеринбуге, в Ипатьевском доме…
Но «краеугольный камень» стал и первопричиной крушения всего храма Антихриста. Гавриил очень скоро разочаровался в тех, кто «сверху», он требовал от всех справедливости для всех, выступал против власти бюрократии, трепал нервы и Сталину, и Троцкому, был не раз арестован, всегда успешно сбегал, в конце концов приговорен к расстрелу и на этот раз сбежал через Турцию и Персию во Францию. Где работал слесарем, создал ячейки единомышленников и писал обличительные статьи в адрес политики с практикой РСДРП. И еще: лично Сталину послал свою книгу «Философия убийства»…
А что делал тем временем Жестовский? Электра поведала Глебу, что когда ее отец прятался от ареста как священнослужитель, он довольно долго сам вынужден был выдавать себя за… чудом спасшегося Великого князя Михаила Романова. Да. Вот так. Конечно, это – вымысел, как и сам Жестовский. Но не вполне. То есть – не в большей мере, чем реальнейший Гавриил Мясников.
Нет ничего фантастичней, чем судьба человека во времена великой шаткости. И самозванство действительно было весьма распространенным выходом для многих беглецов, скрывающихся от преследования чекистов на просторах России… До сих пор «достоверные слухи» бродят по просторам нашей бывшей великой империи – о спасении Николая II, о явлении его дочери Анастасии пред английскими родственниками, о скитаниях Великого князя Михаила…
Когда у Жестовского (после самозванчества, отсидок и ссылок, после мировой войны!) отпала нужда скрываться от властей, он вернулся в Москву, и жизнь пошатнулась совсем иначе. Дело в том, что Гавриил Мясников в 1945 году, как только Франция была освобождена, вернулся на родину. Соскучился, что поделаешь… Его немедленно арестовали. Расстрелять-то Ганьку и без следствия могли. Но Сталин распорядился – сломать негодяя. И следствие поручили вести чекисту Телегину – мужу Электры. И Жестовский, который сам хаживал в роли живого Великого князя Михаила, присоветовал зятю, как «сломать» Ганьку Мясникова… Надо просто доказать, что его историческое злодейство – не состоялось. Геройски уничтоженный им законный наследник престола – жив!.. Зять тестя послушался, доказал – легко! Это – доказывать что угодно – в ЧК умели. И «доказательство» сработало. Гавриил поверил и – СЛОМАЛСЯ. Краеугольный камень треснул. Мясников был расстрелян как один из миллионов простых смердов, выстрелом в затылок. Его вычеркнули, забыли. Но и царство Антихриста трещинку дало.
По замыслу Шарова, у романа «Царство Агамемнона» не счесть авторов. Его созидают, его описывают, в нем живут и умирают множество действующих лиц истории, реальных от вымышленных отличить невозможно.
По Жестовскому Царство Агамемнона – это царство победившего Антихриста.
Для его дочери Электры Царство Агомемнона – это царство ее семьи – матери, отца, мужа, это ее наследство, часть пятитысячелетнего мифа, в котором она прожила жизнь.
Для Гавриила Мясникова – это его личное поле смертельной героической борьбы за вечную справедливость, в котором Бога нет, да и не нужен, уж Ганька-то, поклонник Смердякова, знал точно.
Чекисты, стражи Царства Антихриста, у Шарова часто и не злодеи – просто так им досталось по жизни, бездумно идти шаг за шагом за чертом и – в преисподнюю… Они народ четкий, они служаки. Для них рукопись Жестовского «Царство Агамемнона» – это и никакое не «царство», а крамольный документ, подлежащий аресту, как и все, кто его читал, распространял и просто в нем означен…
Странный происходит сдвиг: книга то ли буковки на бумаге, то ли люди, про которых или для которых она писалась, то ли – все-таки – само царство и есть… Короче – запечатанная реальность.
Как щедро, как свободно и навсегда Владимир Шаров раздавал себя – свои знания, идеи и вымыслы героям своих романов… Думаю, он знал и чувствовал – уходит век его отца писателя Александра Шарова, XX век уходит, и вслед – все свидетели и герои, один за другим. Время великих потрясений и великой шаткости, как всегда, становится источником пыли и мусора, анекдотов и детективов... Что же остается?
Создатель свода невероятных исторических романов, развязки которых все происходят в России XX века, успел – взял да и написал – большую, фантастическую правду. Каков век, такова и правда. Про такое говорят – не лезет ни в какие ворота.
Но у Владимира Александровича Шарова в созданное им многомерное пространство-время – все поместилось.
Вот что еще я разглядела в девятом романе и хочу добавить к сказанному. Сколь ни огромен, ни сложен сюжет последнего творения Владимира Александровича, его проза не многословней жизни, она такова, что вполне вмещает Век и Царство в плотную стопку бумажных листиков числом 665. Да, у Шарова нет лишних слов, хотя поначалу кажется – их полно… Дело в русском ландшафте, он у нас (и у Шарова) по больше части такой – с бугорками и болотами, разливами рек и отсутствием проезжих дорог. Все лишнее в нем теряется.
Романы Шарова, его пространство – просто настоящая литература. Недаром книга, в которую сложены одна к одной все страницы «Царства Агамемнона», напоминает кристалл. Да, магический. Он должен быть и должен храниться. Он будет читаться. Чтоб в конце концов превратить нашу великую шаткость – в вечный миф. Чтоб тем, кто придет после нас, было за что ухватиться в пору их собственных жертв, потрясений и шаткостей.
Ничего не могу с собой поделать. В 2018 году один за другим ушли два писателя, два моих друга – Битов и Шаров. Один – автор «Империи в четырех измерениях», второй успел написать и подержал напоследок в руках «Царство Агамемнона». Битов любил цифры и даты. Будь жив, он непременно заглянул бы на последнюю, техническую страницу последнего романа Владимира Шарова. Вспомнив Андрея Георгиевича, я это сделала вместо него. И прочла: книга подписана в печать в июне 2018 года. То есть это случилось через 100 лет после того, как Гавриил Мясников, мотовилихинский Смердяков, взял на себя роль краеугольного камня века – задумал и осуществил убийство наследника престола Михаила Романова…
Делаю вывод: возможно, мы, господа живые читатели, наконец-то, покинули пределы настоящего, не календарного ХХ века России.
Все останется в книгах. Все и все живы, смерть не имеет значения.
Список литературы:
1. Шаров В. Царство Агамемнона. М., 2018. 669 с.
2. Две пули Ганьки Мясникова // https://историк.рф/journal/две-пули-ганьки-мясникова/ (дата обращения 20.05.2019.)
GAVRIIL MYASNIKOV, HIS BOOK «THE PHILOSOPHY OF MURDERING»AND NEW NOVEL BY VLADIMIR SHAROV«THE KINGDOM OF AGAMEMNONA»
A. L. Berdichevskaya
Abstract. Each novel by Vladimir Sharov is a deep test of one idea on people of the twentieth century. The author is a diligent historian and novels writes historical. What lies at the base of his books, even the most incredible, is all taken from a historical, «documented» reality. The result is that the main dome over the Sharov space is the novel «The Kingdom of Agamemnon».
Keywords: novel, history, document, writer, XX century, Grand Duke.
↩1. Как тут снова не вспомнить Битова. Вот любимая мною цитата из «Человека в пейзаже»:
– Есть что-нибудь в этом мире, что может назвать себя?
– Да нет…. – промямлил я.
– Вот наше слово! Данет… Чем не имя человеку?..
↩2. 7 июня 2006 года журнал «Знамя» праздновал в Доме Льва Толстого 15-летие своей «независимости» от не помню кого…
↩3. Обо всем этом и многом другом можно прочесть в недавно вышедшей замечательной книге – эссе Владимира Шарова «Перекрестное опыление» (М., 2018. 288 с.).
↩4. Один из четырех холмов-районов Мотовилихи.
↩5. История о Золотом руне из мифа об Аргонавтах.