Формирование стереотипов массового сознания (на примере „образа врага“) как одна из социально-психологических предпосылок гражданской войны
В период от февраля к октябрю 1917 г. массовое сознание российского общества прошло значительную эволюцию. На её ход и направленность огромное влияние оказывала обстановка нетерпимости, разжигания страстей, поиска врага, отсутствия диалога в межпартийных и межгрупповых отношениях и в обществе в целом. С учетом низкой политической культуры низов, огромного потенциала ненависти к буржуазии, накопленного в поколениях рабочих, жажды мести и социального реванша такая тактика политических деятелей и партийной прессы способствовала активизации «стрелочного» сознания масс и приоритетности принципа «кто не с нами, тот против нас».
Хотя современная отечественная историография основную вину за раскачивание лодки возлагает преимущественно на большевиков, объективно следует исходить из принципа равной ответственности. Приведем только несколько примеров формирования образа большевика их оппонентами. 4 июня 1917 г. на волостном сходе в Полевском заводе о большевиках говорилось следующим образом: «Собралась кучка латышей, во главе большевик. У них там тайное совещание, заговор. Большевики — опасные люди, бунтовщики, изменщики. Большевик — это тот, у кого толстый карман. А толстые карманы бывают только у буржуев, а потому и большевики — буржуи. Сход был готов идти и разгромить эту шайку» (Уральская правда. 1917. 30 июня). На сходе в Белорецком заводе 9 июля 1917 г. рабочие говорили, «что большевики — это капиталисты и помещики, слуги старого режима, они хотят царя, поэтому их надо не только арестовать, но и вешать, как они вешали до революции защитников и борцов за интересы рабочих» (Вперед. 1917. 24 августа). Возмущению рабочих Лысьвенского завода на разговоры о том, «что Ленин приехал с двумя миллионами в пломбированном вагоне предать Россию не было предела. Большевистским ораторам… приходилось очень осторожно выступать на митингах и собраниях. Не один раз большевики вынуждены были ретироваться, когда в ответ раздавались возгласы: «большевик, долой его, бей его…». (ГАПО.Ф.732 Оп.1.Д.159.Л.13)
В результате, в массовом сознании к лету 1917 г. сформировался устойчивый образ большевика, когда по наблюдению меньшевик П. Гвоздева, «стоит в толпе кинуть по адресу оратора — большевик, как всякие доводы перестают действовать» (Уральская жизнь. 1917. 6 июня). При этом, как отмечалось в письме рабочего Белорецкого завода, «понятие большевик… истолковывается очень широко, и под него подойдут не только большевики, но и все инакомыслящие» (Вперед. 1917. 6 июля). Интересно, что антибольшевистская кампания была настолько мощной, что порой давала обратный эффект, и рабочим становилось любопытно посмотреть на «настоящих» большевиков, узнать их поближе, что давало последним дополнительные козыри, привлекало на митинги с их участием много рабочих и при условии достаточного профессионализма оратора способствовало изменению отношения к ним.
Не отставали от своих коллег, а может в чем-то и превосходили их большевики. Как отмечалось в корреспонденции с Кизеловского завода, «жизнь регулируется разжигающими дурные страсти и инстинкты демагогами, сеющими взаимное недоверие, проповедующими одну вражду и ненависть в рабочем классе…» (Пермская жизнь. 1917. 14 октября). В конечном счете, по мнению автора статьи «Трагедия рабочей интеллигенции», работа большевиков вела не к планомерному отстаиванию рабочими массами своих классовых интересов, «а к своего рода холерным бунтам, когда невежественная толпа, не ведая, что творит, сбрасывала в воду докторов, якобы отравляющих воду в колодцах» (Пермская жизнь. 1917. 2 сентября).
Такая политическая практика создавала атмосферу вражды и ненависти не только в межгрупповых отношениях, но вносила раскол и внутри рабочего движения, когда по свидетельству рабочего завода Лесснера Ильина, «ещё вчера приветствовавшие друг друга рабочие всех политических партий, сегодня смотрят друг на друга как заклятые враги» (ГАПО.Ф. 732.Оп.1.Д.159.Л.6). В письме рабочих Оренбургского депо указывалось на «наши доходящие чуть ли не до ссоры и кулаков собрания», на которых «мы стремимся только уничтожить друг друга, не убеждать, а перекричать». И как результат — «между собой мы чуть не деремся, а общих интересов не соблюдаем» (Заря. 1917. 29 сентября).
Рабочие отрицательно относились ко всем инакомыслящим, «сваливая в одну кучу» Пуришкевича, Керенского, Церетели, Чернова, Ленина, Троцкого, не разбирая, кто прав, кто виноват, у них сформировался устойчивый комплекс поиска врага. Типичный образец такого «поискового» политического мышления сформулировали в своем письме рабочие завода Злоказовых: «Корниловых ещё много, и нам некогда спать» (Уральский рабочий. 1917. 10 сентября).
В результате формировалась всеобщая атмосфера нетерпимости, подозрительности, непримиримости, когда «достаточно ради красного словца не «пожалеть ни отца, ни матери», крикнуть одно лишь волшебное слово долой как массы моментально зажигаются верой в говорящего"254. Типичная ситуация выборов «глоткой», психологический механизм которой вряд ли бы сработал в более спокойной и терпимой обстановке, описан в отчете отдела сношений с провинцией. «Деревня так окутана взаимоотношениями своими, — сообщал корреспондент, — что высказаться открыто самому, выступить с заявлением о нежелательности и непригодности выставляемого „крикунами“ кандидата ни у кого не хватит решимости. А этим пользуются те, кто на выборах „берет глоткою“ и определенно выдвигает кандидатуру своих благодетелей». После этого «остается глухое брожение, оно копится, растет; в нем принимают участие крикуны уже с другой стороны, и наконец происходит взрыв: назначаются перевыборы, доходящие порой до того, что на вопрос как такое могло случиться, крестьяне обыкновенно говорили, что попросит хороший человек за своего приятеля, ему отказать с глазу на глаз неловко. — А потом кричите против него? — А потом кричим. Что поделаешь то, когда он предатель» (Красный архив. 1926. Т.15 (26).С.41).
Одним из типичных проявлений социально-психологического негативизма и политической нетерпимости масс стали так называемые «антибуржуазные» настроения. В литературе уже было отмечено, что «буржуй» в 1917 г. являлся не столько социальным типом, сколько общественно признанным символом всего негативного. Об этом свидетельствует и причисление к «буржуям» прежде всего по своеобразным не буржуазным признакам.
К эксплуататорам и паразитам мог быть причислен любой, чье поведение противоречило уравнительным представлениям масс, независимо от его имущественного положения. Под «буржуйские» стандарты попадала интеллигенция. При этом тот или иной техник или даже рабочий могли по своему материальному достатку быть намного выше интеллигента, но с буржуазией, с собственником ассоциировался именно последний. Прежде всего культурные, а не экономические, политические и иные несовпадения — вот, что думается, надо принять во внимание, наблюдая причудливые феномены антибуржуазного сознания рабочих масс.
Активизации социально-психологического негативизма способствовала такая особенность политической практики 1917 года, как «митинговая демократия».
Благодаря ей восприятие политической информации, её оценка и принятие соответствующих решений осуществлялось в значительной мере не на индивидуальном уровне, а прежде всего в ходе различных массовых политических акций — собраний, заседаний, митингов, что усиливало «регрессию» психики (возрождение примитивных инстинктов поведения).
Именно в ходе таких действий нагнетался социально-психологический негативизм, предавались анафеме внутренние и внешние враги, выражалась поддержка политике тех или иных партий. Многочисленные собрания в этих условиях чаще всего приобретали не столько характер рационального обсуждения соответствующих вопросов, сколько становились средством запугивания, разобщения, разжигания вражды и ненависти в рабочих массах.
В целом о причинах политической нетерпимости масс нельзя говорить однозначно, ибо она являлась результатом влияния разнонародных факторов — и бытовых, и политических, и не очень существенных, в том числе и мелких производственных трений. Наряду с выделенными чертами массового поведения в толпе сказалось и специфическое групповое кодирование социального поведения, когда сигналом к действиям являлась не политическая угроза, а угроза интересам определенной профессиональной группы. Защищаясь, её члены облекали свои акции в политические формы.
Отметим и социокультурные механизмы политического негативизма. Как справедливо подчеркивал И.Г. Яковенко, «в эпоху гражданских войн, в ситуациях распада общества в массовом порядке всплывают архаические модели социальности» (Яковенко И.Г. Прошлое и настоящее России: имперский идеал и национальный интерес //Полис. 1997. № 4.С.94). То же самое происходит и в массовом сознании.
В кризисных ситуациях в нем начинают доминировать наиболее архаичные механизмы, воспроизводящие, по сути, мифологическое сознание. Меняются лишь некоторые формы его выражения. Место рациональных идей и сложных образов занимают своеобразные «тотемы» и символы. Резко усиливается свойственное мифологическому сознанию черно-белое видение мира, которое отличало и большевиков, и их противников. Именно подобное восприятие и обусловило многие особенности российской истории в 1917 г. и стало социально-психологической основой гражданской войны.