Пермский государственный архив социально-политической истории

Основан в 1939 году
по постановлению бюро Пермского обкома ВКП(б)

Гражданская война в судьбах людей (на материале «Семейной хроники» С.К. Чудинова)

Г.В. Чудинова,
кандидат филологических наук, доцент ПКИПКРО

«Семейная хроника» Сергея Константиновича Чудинова (1912 – 2007) создавалась им на протяжении ряда лет: с 1962 года вплоть до его смерти 16 апреля 2007 года и хранится в родовом архиве Чудиновых в ГАПО. Большую часть «Хроники» составляют воспоминания о его отце, Константине Гавриловиче, (1877 – 1940) человеке ярком, незаурядном, талантливом, много лет своей жизни отдавшем крестьянской кооперации, арестованном в 1938 году как «враг народа» и погибшего в тюрьме в Екатеринбурге в 1940 году. Отдельная глава в «Хронике» посвящена периоду гражданской войны на Урале.

«Обе революции — Февральскую и Октябрьскую — отец провел в Юго-Камске, а мы с мамой — я и Василий — в Очере. Несмотря на этот сравнительно короткий промежуток времени, он насыщен до отказа важнейшими событиями в истории и общественной жизни. Нечего и говорить, что КГЧ в то время переживал события далеко не безразлично. Уже одно то обстоятельство, что, начиная с 1915 года по сентябрь 1920-го прекратились всякие записи в дневнике, заставляет задумываться. И дневник существовал, и чистые страницы в этой бесценной толстой тетради были, — а записей нет. Одна их причин тому — осторожность.

Из моих заметок ясно, что отец хорошо разбирался в политике и, поскольку он, не имея систематического образования, много читал, то, следовательно, его убеждения складывались постепенно и отличались самостоятельностью. Он активно участвовал в общественной жизни в самых низах тогдашнего общества.

29 июня 1916 года отец был избран кандидатом в члены ревизионной комиссии Союза потребительских обществ Северо-Восточного района, действующего в губерниях Пермской, Вятской, Вологодской и Уфимской. 6 сентября 1917 года на Х собрании уполномоченных он был избран уже членом ревизионной комиссии.

В этот же отрезок времени /сентябрь—октябрь 1917 года/ отец оказался делегатом Учредительного собрания. Кем и при каких обстоятельствах он был выдвинут — для меня неизвестно. Несомненно, здесь сыграла свою роль многолетняя повседневная работа в кооперативных учреждениях и земстве. Достоверно то, что список делегатов был отпечатан типографским способом и там находилась фамилия отца. Список этот он хранил, я сам его держал в руках и положил обратно — в один из томов „Пермской земской недели“. Куда он исчез — не знаю. Это было ещё до войны. Вообще нужно сказать, что порядочно документов у нас исчезло при таинственных обстоятельствах.

Так или иначе, но отец оказался на открытии Учредительного собрания в Петрограде и был свидетелем его разгона. Об этом я слышал от него один-единственный раз и об этой поездке в Петроград он больше никогда не упоминал. Учредительное собрание собралось 18 января 1918 года в Петрограде. Большинство делегатов оказалось эсеро-меньшевистское. Финал был таков: „Ввиду того, что Учредительное собрание отказалось обсудить Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа и подтвердить декреты II Всероссийского Съезда Советов о мире, о земле, о переходе власти к Советам, по решению ВЦИК оно было распущено 19 января 1918 года“. Вспоминая историю, следует воскликнуть: „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!“ или несколько современнее, — „Недолго барахталась старушка“… и т.д. Об этом финале и вспомнил единственный раз стары КГЧ. Уж он то его запомнил!

Сейчас уместно будет привести в систему, хотя и несовершенную по скудости материала, политические убеждения родителей, так как в то бурное время это обстоятельство играло первостепенную роль. И кто бы мог подумать, что в недалеком будущем это же обстоятельство будет буквально вопросом жизни и смерти. Кооперативно-земские убеждения отца были близки к эсеровским, но я не слыхал от родителей, чтобы они называли себя эсерами. Попробовал бы он сказать это вслух после петроградских впечатлений. Пермская „Звезда“ вплоть до 1930 года пестреет покаяниями бывших эсеров.

Из отцовских материалов известно, что Временным правительством 25 мая 1917 года был опубликован закон „Временное положение о волостном земском управлении“. В предисловии к нему было сказано, что с введением волостного земства каждая волость получит широкое право самоуправления. Все местные дела будут решаться и устраиваться волостным земским собранием и его выборным исполнительным органом — волостной земской управой. Исходя из этого, надо полагать, что примерно осенью происходили выборы делегатов на местах, где эсеры были в большинстве. Вероятнее всего, в это большинство входила прослойка кооператоров и земских деятелей. По вполне понятным причинам сведения об эсерах чрезвычайно кратки и, что греха таить — недостоверны. Левые эсеры, будучи выразителями интересов главным образом средних слоёв деревни /т.е.подавляющего большинства деревенского населения, ибо ведь не бедняки же кормили Россию, а кулаки были уж не столь многочисленны, хотя и давали часть товарного хлеба. С.Ч./, продолжали рассматривать крестьянство как главную силу в переустройстве общества. Крестьянство, утверждала лидер левых эсеров Мария Спиридонова, — это „класс будущего, жизнеспособный и устойчивый исторически, класс, несущий миру и новый строй, и новую правду“. Эсеры были единственной мелкобуржуазной партией, которая признала Советскую власть. Но чем дальше развивалась социалистическая революция, тем больше разногласий возникало между ними и партией коммунистов.

Какова была реакция эсеров на разгон Учредительного собрания? Я бы сказал, что она была естественной. Разумеется, они не могли примириться с тем, что важнейшая часть их программы — закон о земле — был просто-напросто присвоен. За этот закон они, в сущности, боролись пятнадцать лет, сидели рядом с противниками в царских тюрьмах и на каторге, вместе в одних вагонах ехали с каторги после Февральской революции, а когда пришла пора приложить все свои силы и энергию в дело, за которое они боролись, их, мягко говоря, отстранили /а Сталин потом уничтожил начисто/. Разумеется, было от чего озвереть. Если они переметнулись в лагерь белогвардейцев, то не от хорошей жизни. Вследствие этого и обострилась гражданская война.

Вскоре после разгона ими была составлена листовка об этом событии. Напечатали ли её пермские эсеры или общероссийские — неизвестно. Была напечатана она и в Перми и каким-то чудом сохранилась у отца. Сохранившийся документ называется „Ко всем гражданам России“ и рассказывает объективно обо всем, происходившем в Петрограде. Да и отец упомянул однажды, что их разогнали. Привожу выдержку из этого документа: „В осуществление заветных чаяний русского народа мы разработали закон о земле. По этому закону право собственника на землю в пределах российской республики отныне и навсегда отменяется. Все находящиеся в пределах республики земли, со всеми её недрами, лесами и водами отчуждаются без выкупа и становятся общенародным достоянием. Все граждане и гражданки, пожелавшие приложить свой труд к земле, получают право на пользование народным земельным достоянием. Пользоваться землей может только тот, кто будет обрабатывать её собственным трудом“.

Эсеры ведь озверели тогда, когда их чисто интеллигентская тактика незыблемости справедливости и этики была попрана. Они ожидали созыва Учредительного собрания естественным путем, без вооруженной борьбы, надеясь на решение большинства народа. Участие их в гражданской войне — акт вынужденный. Эсеровские восстания и мятежи после окончания гражданской войны /Антонов на Тамбовщине, мятеж у нас в Верещагинском районе в селе Сепыч, восстание в Петропавловске в 1921 году/ представляли собой уже акты отчаяния, обреченные на провал.

Отец вернулся в Юго-Камск /или в Очер/ в 1920 году после бегства с белыми. В Сибири остались навсегда дед Алексей Варфоломеевич, дядя Александр со своим шурином. Жены похоронили их и остались в Сибири. Дело в том, что весь наш семейный клан, будучи плоть от плоти принадлежащим к народу — и КГЧ, и дядя Александр, и дед Алексей Варфоломеевич — тоже начали путь в эмиграцию для начала эвакуировавшись вместе с белыми, оставаясь в своем неприятии Октябрьской революции до конца. Дед, Алексей Варфоломеевич Чазов, был истинно заводская косточка — среднего роста, жилистый. сухощавый — ярко выраженный тип мастерового старого уральского завода. Любимым его чтением была толстая Библия большого формата с деревянными корками, обтянутыми тонкой кожей, с массивными медными застежками. Листы её были заклеены сотнями цветных тряпочек длиной в сантиметр. то были заметки о разных памятных местах в книге. В годы культа эта Библия будет арестована и судьба её неизвестна для нас. Вернее всего, где-нибудь сгорела в топках управления НКВД. Мать её хранила как память об отце. Штатным церковным служителем он не был, кержаком, видимо, тоже не был, а религиозен до фанатизма. Когда из Очера белые отступали обратно, он ушел вместе с ними и умер от тифа, а Ишиме. Единственной причиной ухода его было несогласие с гонениями на веру, которое началось уже в то Дед умер в Ишиме, дядя Александр с Шуриным Пьянковым тоже умерли, добравшись до Алтая, отец и тётя Шура свалились от тифа в Щегловке. Кто остался здоровым, имел деньги и непоколебимое убеждение в своей правоте и вере в Россию в своем понимании — те продолжали путь дальше на восток до Монголии и Китая, оказавшись в эмиграции. Впрочем, неизвестно, хватило бы у родных решимости окончательно покинуть родину, особенно у отца: ведь там осталось двое детей. Многие из беженцев вернулись обратно на свои родные места, в частности, в Очер, о чем тоже есть упоминание в газете.

Отец по приезде продолжал работу в кооперации, но уже в потребительской. Здание бывшего ЕПО /единое потребительское общество/ стоит и поныне в своем первозданном виде рядом с деревянной школой, которая, в свою очередь, служит образцом бывшего земского школьного строительства. Сейчас в кооперативном здании — хозяйственный магазин с двумя отделениями — посудным и скобяным, а вверху — торговая контора. Напротив — здание местного гастронома, тоже до некоторой степени историческое: в нем помещалась торговая лавка наиболее крупного торговца завода — Кетова. Поперечная улица с тракта вела ко кладбищу, и в старое время можно было часто слышать — „понесли по Кетовской“, т.е.хоронить на кладбище.

Порядковые записи 11 и 12 в трудовой книжке отца таят в себе ненаписанное. „С 25 июня 1919 года по 1 марта 1920 года — болен и по безработице“. Но это же самый кульминационный период гражданской войны на Урале! Именно в июле 1919 года Урал освобождается от Колчака, и он начал катиться до Иркутска. Пожалуй, сожжение отцом зеленого цвета погон было где-то около этого времени. Как я говорил, в генеральном отступлении участвовал весь клан. Был ли отец мобилизован белыми или ехал добровольно — дело тёмное. Следующие записи 13, 14, 15 — уже документальные — с 1 марта 1920 года и по 1сентября 1920 года — последовательно писцом и делопроизводителем Щегловской милиции, секретарем Щегловского районного комитета РКПб. По-видимому, он там же вступил и в партию. Однажды он вспоминал, что, будучи в Сибири. едва спасся от гибели, встретив в поле двух вооруженных партизан-сибиряков. Они начали проверять документы и что-то засомневались в их подлинности. Отец достал кисет и со словами: „Да что вы, ребята, мне не верите?“ — начал вертеть самокрутку. Мужички не отказались закурить, и инцидент был исчерпан. Вот что значила махорка! Этот штрих он рассказывал мне зимним вечером на полатях, где мы спали, а он любил лежать на печке. К сожалению, воспоминаниями он нас не баловал, а ведь было чего рассказать!

Из партии он вышел /тоже не знаю, при каких обстоятельствах/ уже в Юго-Камске. Кто-то из стариков-сверстников вспоминал, что „как Константин Гаврилович получил землю, так и из партии вышел“.

Да, было время! Если подумать, последствия от этого не то что Смутного — Смутнейшего времени — пошли далеко вперед и останутся ещё после нас. Отец в числе многих других соотечественников видел это и понимал. И уж тем более страшна гражданская война, про которую Альберт Кан в книге „Радости и печали. Размышления Пабло Казальса, поведанные им Альберту Кану“, (М., „Прогресс“, 1977) писал: „Война всегда ужасна, но всего ужасней — гражданская война, когда сосед идет на соседа, брат на брата, сын на отца. Такая, какой суждено было два с половиной года терзать мою любимую страну. Они были похожи на страшный сон. Благодарные деяния Республики утонули в крови. Погибли лучшие из лучших, цвет испанской молодежи, погибло бесчисленное множество женщин и детей. Сотни тысяч испанцев вынуждены были бежать на чужбину. Какой же мерой измерить эту бездну человеческого страдания?“.

В истории России такие страницы чаще, а масштабы страданий народных — неизмеримы. Представляют интерес архивные заметки, помещенные в газете „Звезда“ в июне 1929 года, т.е. спустя десять лет: „10 января уездное учительское собрание решило бороться с большевиками. 17 января губернский учительский съезд тоже присягнул на верность учредилке и контрреволюции. Не только темная крестьянская масса, но и некоторая часть рабочих поддалась впечатлению и требовала „всей власти Учредительному собранию“. В Оханском уезде восстало несколько деревень Восстали кулаки Кишертской и Асовской волостей, восстание в Сепыче. В начале декабря 1918 года эсеры потребовали увеличения хлебного пайка, снятия с комиссаров кожаных курток и передачи их на обувь, одинаковых пайков для комиссаров и рабочих, отмены угрозы оружием, свободы слова и собраний и т.д. Мотовилиха была объявлена на осадном положении. 24 декабря Пермь была взята. Колчаковцы тоже не бездействовали: генерал Пепеляев, 27-летний сибиряк, приказывал по фронту: „Красных добить!“ Была объявлена мобилизация, в армию Колчака брали мужчин от 18 до 30 лет, брали даже солдат, вернувшихся из германского плена. Действовали контрразведка и военные суды. Но вскоре начался развал, бегство и отступление: „Година возрождения“ становится годиной муки. Со станции Пермь II отходит поезд за поездом, загруженные женами офицеров, семействами торговцев, профессурой и т.д. Большая часть местных жителей — буржуазии, попов — бежали на лошадях“. Таковы воспоминания, помещенные в „Звезде“ в течение первого десятилетия после революции и гражданской войны».

«Семейная хроника» свидетельствует, что гражданская война стала трагедией для многих представителей очерского рода Чудиновых и явилась предтечей для ареста и преждевременной смерти одного их ярчайших его представителей — Константина Гавриловича Чудинова.

Вернуться к списку