Пермский государственный архив социально-политической истории

Основан в 1939 году
по постановлению бюро Пермского обкома ВКП(б)

Ф.Г. Попов о взаимоотношениях оренбургского казачества с советской властью в период гражданской войны

А.В. Иванов
Европейско-Азиатский институт управления и предпринимательства

Проблема «революция и казачество» в отечественной историографии присутствовала всегда. Однако внимание исследователей было сосредоточено в основном на изучении истории участия в Гражданской войне наиболее крупных казачьих войск Европейской России — Донского и Кубанского. На этом фоне уходили в тень другие, причем весьма значительные контингенты, такие как, например, Оренбургское казачье войско — третье по численности в дореволюционной России.

Нельзя сказать, что новейшая история оренбургского казачества совсем выпала из поля зрения советских историков. Игнорировать социальную роль столь значительной прослойки населения и военно-политическое значение столь мощной военной силы было просто невозможно. Тем не менее предметом глубокого изучения этот вопрос стал лишь с 60-х годов прошлого века. В течение длительного времени (в 30-50-е годы) участие оренбургских казаков в Гражданской войне освещалось историками очень скупо, буквально — отдельными штрихами в контексте создания общей картины развернувшейся борьбы. Количество специальных работ по данной проблеме в этот период исчисляется единицами.

Первой такой работой стала книга Ф.Г. Попова «Дутовщина: Борьба с казачьей контрреволюцией в Оренбургском крае» (М.; Самара, 1934). В отличие от трудов, вышедших в свет в 20-е годы, монография Ф.Г. Попова создана на основе привлечения широкого круга источников: архивных документов, а также материалов периодической печати. Однако в концептуальном плане она мало чем от них отличается. Автор, как и большинство его предшественников, отстаивал тезис о сплошной изначальной контрреволюционности казачества, не отрицая при этом того факта, что отдельные представители этого сословия были активными сторонниками советской власти. Но это преподносится им как исключение, подтверждающее правило. Под свою точку зрения Ф.Г.

Попов подводит теоретическое обоснование, в качестве которого выступает идея И.В. Сталина о территориальном размежевании сил революции и контрреволюции. Впервые она была изложена в статье «К военному положению на Юге», опубликованной в газете «Правда» 19 ноября 1919 г. Суть этой нарочито примитивной теории сводится к тому, что в ходе Гражданской войны в России противостояли друг другу промышленно и культурно развитый Центр и отсталые, разобщенные по национальному признаку Окраины, население которых, состоявшее из неполноправных башкир, татар и прочих представителей национальных меньшинств, нещадно эксплуатировалось «привилегированными казаками-колонизаторами» (см.: Попов Ф.Г. Указ. соч. — С.6–7). На первый взгляд вывод верен. К нему подводит фактическая сторона событий: действительно, окраинные районы империи были базой контрреволюции. Но если вдуматься — возникает вопрос: почему угнетенные национальные меньшинства оказались в одном лагере со своими угнетателями и боролись против советской власти, которая принятием «Декларации прав народов России» гарантировала им право на самоопределение? К сожалению, этот вопрос перед автором не возник. Казачество оценивается им как ударная сила колонизаторской политики русского самодержавия, призванная жестоко подавлять всякую попытку сопротивления или недовольства угнетенных народов. За это царизм обеспечивал казакам привилегированное положение в системе общественных отношений, и в первую очередь — в аграрной сфере. Ф.Г. Попов первым из советских историков обобщил и проанализировал статистические материалы о казачьем землепользовании на Урале. Он рассчитал средние наделы казачьих хозяйств в различных отделах и станицах Оренбуржья, вывел размер среднего душевого надела в целом по войску (на 1914 г. — 27,1 десятины), произвел группировку казачьих дворов по величине используемых ими земель (см.: Там же. — С.9–16). При этом автор сопоставил все эти параметры с соответствующими показателями крестьянских хозяйств, неизменно подчеркивая лучшую земельную обеспеченность как свидетельство привилегированного положения казачества. Например: основную долю крестьянских дворов Оренбуржья (54,4%) составляли хозяйства, имевшие в пользовании от 20 до 30 десятин земли; в то время как подавляющее большинство казачьих дворов (68,1%) имели от 50 до 100 десятин (см.: Попов Ф.Г. Указ. соч. — С.14–15).

Вместе с тем Ф.Г. Попов подчеркивал, что казачество вовсе не было социально однородным сословием. Он приводит данные сельскохозяйственной переписи 1902 г., согласно которым 23% казаков-домохозяев не имели достаточного количества рабочего скота для обработки своих наделов, в том числе 8% не имели его вообще, вследствие чего 11% хозяйств были беспосевными (см.: Там же. — С. 18–19). Надо отдать должное автору: он не относит все эти хозяйства к бедняцким, т.к. определенную их часть составляли станичная интеллигенция, низшие служащие, ремесленники. Однако наличие бедняцкой прослойки в среде казачества он признает бесспорным. Как и наличие на противоположном полюсе кулацкой верхушки в виде значительного (около 15 тыс.) числа хозяйств, использовавших наемный труд (см.: Там же. — С.21).

Именно в сфере аграрных отношений крылись, по мнению Ф.Г. Попова, социально-экономические корни казачьей контрреволюции. Дело в том, что уравнительный передел, осуществлявшийся советской властью, предусматривал изъятие земли у эксплуататорской многоземельной части населения края (т.е. у казачества) и наделение безземельной и малоземельной части (т.е. коренных и иногородних крестьян). Таким образом, делает вывод автор, казачество в массе своей было настроено враждебно по отношению к советской власти. Надо сказать, что этот вывод небезупречен с точки зрения марксистско-ленинского понимания истории. Дело в том, что автор, не отрицая наличия социального расслоения в среде казачества, тем не менее на первый план выдвинул не классовые, а сословные противоречия — между казачеством в целом и иногородними. Именно этот антагонизм он счел главным фактором развязывания Гражданской войны в казачьих районах. Полагаю, что автор безусловно прав, отдавая приоритет именно межсословным, а не межклассовым противоречиям, но сводить дело исключительно к ним было бы упрощением реальной ситуации, сложившейся в регионе в конце 1917 — начале 1918 гг. Факты, содержащиеся в книге Ф.Г. Попова, свидетельствуют о лояльности казачества к советской власти в первые месяцы после Октября 1917 г. (Хотя, если следовать логике автора, программные установки большевиков в аграрной сфере должны были с самого начала встретить враждебное отношение со стороны казаков). В качестве примеров можно привести следующее. Вопреки утвердившемуся в советской историографии мнению о контрреволюционном перевороте, произведенном А.И. Дутовым в Оренбурге, и установлении им режима военной диктатуры на следующий день после получения известия о вооруженном восстании в Петрограде, Ф.Г. Попов пишет о том, что Оренбургский совет рабочих и солдатских депутатов вполне легально существовал вплоть до 14 ноября 1917 г. и был распущен только тогда, когда предъявил атаману ультиматум с требованием демобилизации казачьих частей и передачи всей полноты власти в руки совета, вслед за чем был создан военно-революционный комитет. Аресты большевиков начались лишь после того, как С. Цвиллингом было сделано заявление об открытии боевых действий, а войсковое правительство получило известия о движении большевистских войск из Ташкента в сторону Оренбурга (см.: Попов Ф.Г. Указ. соч. — С.30–31, 41). Даже забастовку железнодорожных рабочих А.И. Дутов не решался подавлять силой, предлагая освободить арестованных большевиков при условии их отказа от борьбы против войскового правительства. Такая политика была продиктована отнюдь не либерализмом и миролюбием атамана. Подобные маневры были следствием крайней ограниченности сил, служивших опорой его режима. По свидетельству Ф.Г. Попова, А.И. Дутова поддерживали лишь офицеры, юнкера, часть интеллигенции. Казаки-фронтовики были против любой войны. Они отказались подчиниться мобилизации, объявленной войсковым кругом, и выразили недоверие войсковому атаману (см.: Там же. — С.50, 56, 74). Фронтовики симпатизировали большевикам, которые вывели Россию из мировой войны. Эти симпатии были сильнее настороженности, вселяемой коммунистической аграрной программой. Вот почему А.И. Дутов не смог наладить организованного сопротивления красногвардейским отрядам зимой 1917 – 18 гг. Его силы были ничтожны. Основная масса оренбургского казачества заняла в этот период позицию благожелательного нейтралитета в пользу советской власти. Ф.Г. Поповым верно подмечен и этот факт, и причина, его обусловившая, — крайняя усталость казачества от войны.

Гораздо слабее дана автором мотивировка последующих событий. В частности, он лишь констатирует вспышку контрреволюционных настроений в среде казачества весной 1918 г., не увязывая её с практическим осуществлением советских аграрных законов и введением хлебной монополии. А между тем, именно эти факторы, как мне кажется, стали решающими в процессе избрания казачеством полюса притяжения в развернувшейся Гражданской войне. Не дал автор вразумительного обоснования ни успехам Красной армии осенью 1918 г., когда значительная часть казачьей территории перешла под контроль советов, ни новой вспышке контрреволюционных восстаний в казачьих станицах весной 1919 г. Взаимосвязи между ходом борьбы на фронтах и политикой советской власти, с одной стороны, и белых правительств, — с другой Ф.Г. Попов разглядеть не сумел. Главной причиной окончательного разгрома казачьей контрреволюции на Урале летом-осенью 1919 г. он счел деморализацию и усталость казаков от войны, а также военное и моральное превосходство частей Красной армии (см.: Попов Ф.Г. Указ. соч. — С.205–206). В итоге остается неясным: перешло ли казачество на сторону советской власти или, потерпев военное поражение, подчинилось ей, но осталось настроенным враждебно.

И все же, несмотря на отмеченные выше недостатки, обусловленные идеологической схемой, которой придерживался автор, работа Ф.Г. Попова является ценнейшим источником по истории участия оренбургского казачества в Гражданской войне. Именно с нее началось систематическое изучение данной проблемы в отечественной историографии.

Вернуться к списку