№ 258
Из воспоминаний Великого Князя Александра Михайловича о свидании с Н. С. Брасовой в Константинополе после выезда из России
Двадцатичетырехчасовая стоянка в Константинополе. Представитель британского верховного командования, поднявшийся на борт, едва мы вошли в Золотой Рог, передал мне записку от графини Брасо- вой, морганатической жены моего покойного шурина Великого Князя Михаила Александровича. Восемь месяцев не имея новостей о муже (он был расстрелян большевиками в июне 1918 года), она отказывалась верить сообщениям Советских властей о его смерти и думала, что я везу ей письмо от ее дорогого Миши.
- Ваше Императорское Высочество найдет ее в отеле «Токатлиан» в Ферапии, - объяснил англичанин. - Она хочет, чтобы, придя, вы не сообщали портье своего имени, а остались на веранде, обращенной к морю, так, чтобы она видела вас из окон своего номера.
- Зачем такие предосторожности? Прямо детектив какой-то. Кого она боится?
Большевиков, - сказал он, смутившись, явно жалея несчастную графиню.
- Большевиков? Здесь, в Константинополе?
- Видите ли, Ваше Императорское Высочество, графиня боится, что агенты Советов могут попытаться похитить ее сына и, зная, что она ожидает вашего посещения, могут проникнуть к ней под вашим именем.
Должен признаться, мне совсем не хотелось сходить на берег. Я заранее знал, что встречу очередную жертву трудноизлечимой болезни, которую я зову «большевикофобия» и которая превращает многих, во всем остальном вполне здравомыслящих людей, в маньяков, видящих во всем, что происходит под солнцем, «длинную руку Советов». И потом, что я мог сказать бедной женщине? У меня не было письма для нее, и было просто бесчеловечно с моей стороны пытаться разрушить ее надежды на встречу с мужем. За последние шесть месяцев я истощил свое терпение и логические способности в разговорах с женой, свояченицей и тещей, которые со всем пылом истинной веры утверждали, что Всевышний спас их брата и сына Ники от рук большевистских палачей в Сибири. Не надо было говорить с Брасовой, чтобы предсказать, что никакие доводы, доказательства и свидетельства очевидцев не перевесят ни слепой веры влюбленной женщины, ни ее жажды чуда. Если бы я убеждал ее оставить бессмысленное ожидание и обратить всю свою любовь только на сына, она решила бы, что я, Романов, все еще недоволен женитьбой государева брата на дважды разведенной дочери московского юриста.
- Могу я узнать, посетит Ваше Императорское Высочество графиню Брасову или нет? - спросил, наконец, англичанин, прочитав мои мысли.
Я вздохнул, и мы отправились в Ферапию играть в прятки с воображаемыми большевиками.
После долгих проволочек, сидя на веранде с видом на Мраморное море и глядя на греческое грузовое судно, идущее в сторону России, я вдруг услышал легкое постукивание по стеклу. Я огляделся по сторонам. Рядом никого не было, но стук продолжался. Казалось, он доносился откуда-то сверху. Я задрал голову и в одном из окон второго этажа увидел руку, просунувшуюся между плотно задернутых занавесок. Затем стук прекратился, и рука стала делать знаки растопыренными пальцами. Один. два. три. потом пауза и один палец. Хочет сказать, что она в шестнадцатом номере, решил я и направился к вестибюлю, борясь с волной раздражения, которую вызвали во мне эти потуги на секретность.
У дверей шестнадцатого номера меня встретила немолодая женщина и попросила пройти в гостиную и присесть. К моему величайшему удивлению, вместо того, чтобы доложить обо мне Брасовой, она осталась стоять посреди комнаты, пристально вглядываясь в мое лицо. Поначалу я делал вид, что ничего не замечаю, но, в конце концов, не выдержал и закричал вне себя от гнева:
- Послушайте, не знаю уж кто вы такая. Это уже слишком. Я не намерен больше терпеть. В конце концов, я тоже человек, у меня тоже есть нервы. Если вам все не верится, что я это я, подойдите и подергайте за бороду - вдруг фальшивая, но, ради Бога, прекратите эту отвратительную комедию!
- Теперь я вижу, что это и впрямь Великий Князь Александр, - раздался из смежной комнаты знакомый голос, и влетела Брасова, сама не своя от волнения, с ворохом оправданий относительно того, что она назвала «необходимыми мерами предосторожности, продиктованными здравым смыслом».
Ее вид и поведение поразили меня. Мало что осталось от той необыкновенно холодной, властной и величественной женщины, что некогда заставила моего шурина потерять голову и променять свой титул, положение и владения на жизнь в изгнании. Она сохранила высокую тонкую фигуру «некоронованной императрицы» и капризное выражение плотно сжатых губ, которое в сочетании со шрамом на подбородке придавало ее лицу странное, вызывающее очарование, но ледок в этих властных светло-карих глазах растаял, и глубокая скорбная складка пролегла по лбу, направляясь к пробору в волнистых каштановых волосах, тронутых сединой.
- Мне столько нужно у вас спросить, - начала она и осеклась, глядя на мои руки и не видя в них письма.
- Буду счастлив ответить на все ваши вопросы, - пробормотал я неловко, надеясь вопреки всему, что она избавит нас обоих от ненужного и тяжкого испытания.
- Когда вы в последний раз получали новости от Миши?
Она подошла ко мне вплотную, и я не мог отвести глаз.
- Больше года назад, - сказал я чужим голосом.
- И он все это время не мог с вами связаться?
- Каким образом? Не забывайте, что его содержали под стражей на севере, а вдовствующую императрицу, великую княгиню Ольгу, великих князей Николая и Петра, меня, Ксению и детей - в одном из крымских поместий, далеко на юге.
- Но неужели вы даже не пытались послать на север какого-нибудь преданного офицера, чтобы тот связался с Мишей?
Послать на север «преданного офицера»! Такая попытка без сомнения оказалась бы фатальной как для нас, так и для Миши. Трудно было бы доставить большую радость советским властям, нежели дать им поймать нас при попытке установить сообщение с Государем и его братом.
- Так вы хотите сказать, - прервала она мои вымученные объяснения, -что у вас вообще нет для меня новостей?
- Нет. По той простой причине, что сам я не знаю больше того, что пишут в советских газетах.
- Я вам удивляюсь! - воскликнула она в гневе. - Как вы можете верить этим лжецам? Ни один русский, будь это даже сумасшедший мужик, не поднимет руку на человека, по доброй воле отказавшегося от престола. Все понимают, как благородно было со стороны Миши отречься вслед за братом и предоставить своему народу свободу выбора. Да если бы Мише нужна была власть и корона, он никогда бы на мне не женился.
В таком духе она продолжала очень долго, заново пересказывая историю Мишиного отречения 15 марта [272] 1917 года, когда, вопреки пожеланиям императора и советам умеренных революционеров, он оставил Россию без государя и уединился с женой, предвкушая бесконечную идиллию ничем не нарушаемого счастья.
Голова моя раскалывалась. Уши горели. Я машинально кивал каждый раз, как она прерывала свою патетическую речь, ожидая моего одобрения. Открой я рот, я закричал бы ей, что не моя вина, если ее муж со своим братом приняли истеричный вой толпы за голос Всевышнего.
- Вы, должно быть, устали с дороги, - сказала она, наконец, заметив мое состояние.
- Да, очень. Честно говоря, я не смыкал глаз с тех пор, как покинул Россию.
- В таком случае не буду вас задерживать. Надеюсь скоро увидеть вас в Лондоне. Миша любит Англию, будет очень мило снова там поселиться.
Я вскочил, схватил шляпу и выбежал вон. Соображения учтивости, вечный страх ранить чьи-либо чувства, сострадание к этой полусумасшедшей женщине - ничто не имело больше значения. Мне надо было побыть одному.
Воспоминания Великого Князя Александра Михайловича. М., 1999. С. 326-330.