Воспоминания участника революционного движения и Гражданской войны К. Д. Ваганова о подпольной работе в Сибири в 1919–1920 гг. и о расстреле адмирала А. В. Колчака
Февральская революция застала меня отбывающим ссылку, куда я попал после ареста в 1914 году, накануне объявления войны с Германией.
До ареста я работал на Мотовилихинском орудийном заводе. Летом 1917 года я вновь возвратился в завод Мотовилиху и принял активное участие в борьбе против Временного правительства за Советскую власть.
Участвовал в Перми в демонстрации против правительства Керенского. Был побит солдатами, избивавшими демонстрантов. Принимал активное участие в агитации за передачу власти Советам рабочих, крестьянских депутатов. Был членом Красной гвардии, участвовал в разоружении эшелонов войск, идущих с фронта на места жительства.
В 1918 году, перед взятием колчаковскими войсками г. Перми и завода Мотовилихи, распоряжением Мотовилихинского Ревкома был послан для партийной работы в тыл колчаковской армии в числе следующих членов Мотовилихинской парторганизации:
инженера Боярникова Владимира Петровича,
Карякина Василия Ивановича,
Ваганова Константина Дементьевича.
Примерно 15–18 декабря 1918 года вечером нас вызвали в Ревком Мотовилихинский, где объяснили надобность посылки людей в тыл Колчака. Снабдили деньгами, выдали большое количество разных паспортов и других бланков, которые предполагалось использовать в тылу. Все трое согласились выполнить данное Мотовилихинским Ревкомом поручение.
Между собой мы договорились, что я, Ваганов, буду находиться в Мотовилихинской больнице, где удобно будет видеться, если в этом будут надобность.
Специального инструктирования Ревкомом проведено не было. Мыслилось, что нужно руководствоваться одной целью – борьбой портив колчаковцев, за Советскую власть.
Не знаю, был ли я старше товарищей, но по опыту в борьбе я имел опыт: до революции я в 1906 году был членом боевой дружины Мотовилихинской парторганизации. Я был арестован 2 декабря 1906 года, сидел в Читинской тюрьме, а в 1914 году попал в ссылку из завода Мотовилихи, накануне первой империалистической войны.
Мой план работы был такой, чтобы работать не в одиночку, а связаться с рабочими завода, увеличивать в тылу число сторонников Советской власти и, если будет возможность, бороться с оружием в руках…
Думаю, что и товарищи думали тоже так, но говорить нам не пришлось, так сложились обстоятельства.
Помню, наши войска ушли, нервы были натянуты. Я связался по телефону с центральной телефонной станцией, и телефонистка соединила меня с каким-то телефоном, по которому отдавались распоряжения об окружении, занятии кварталов.
Кто говорил, не знаю. Допускаю, что это была инсценировка белогвардейцами.
Много нашлось охотников укрыться в больнице от возможных неприятностей во время занятия завода и города. Помню, по телефону был слышан какой-то взрыв, и связь была порвана.
Ночью в заводской поселок Мотовилихи вошли белогвардейцы. В больницу пришло несколько офицеров в веселом настроении вследствие выпивки. Потребовали спирта, организовали попойку на ночь и на день. Оказалось, это вошел в Мотовилиху Барабинский полк колчаковских войск.
Не помню точно, сколько прошло дней, неделя, а может быть, и больше, родственник тов. Карякина В. И. мне сообщил, что Карякин арестован. Но по происшествии еще нескольких дней в больницу пришел сам тов. Карякин В. И. Из его рассказа я понял, что он считает арест случайным. На высказанное мной предположение, что за ним следят и что, по-моему, ему нужно немедленно покинуть Мотовилиху и Пермь, он не согласился. Договорились связь иметь только через его родича, который работал в охране завода, фамилию не помню.
Прошло после ухода от меня тов. Карякина дня три или четыре, мне сообщил тот же родственник, что тов. Карякина арестовали вновь и расстреляли его на Большой улице, не разрешив родственникам хоронить его.
После гибели тов. Карякина В. И. я пошел на квартиру к работавшему ранее со мной на ремонте токарю третьего снарядного цеха тов. Мельчакову Петру Васильевичу, который жил Заивой около речки Ивы. Я считал его, хотя и беспартийного, но человеком, который может быть полезным и, во всяком случае, лояльным Советской власти.
Я с ним быстро договорился о необходимости его участия в борьбе с белогвардейцами Колчака.
Через несколько дней я пошел к другому рабочему, о котором согласовали с тов. Мельчаковым.
Это был Картышев Александр, тоже работавший в третьем снарядном цехе.
Тов. Картышев, проживавший на Висиме, тоже согласился участвовать в борьбе за Советскую власть, хотя и был беспартийный.
Примерно после этого дня стало известно, что тов. Боярников Владимир Петрович арестован колчаковцами и отправлен в Пермскую тюрьму. Создалось подозрение, что колчаковцы, возможно, имеют какую-то осведомленность.
Примерно через неделю или две главный врач больницы мне сообщил о предполагаемом обыске в больнице. По его понятию, дело обстоит так, что колчаковцы получили сообщение, что какой-то большевик укрывается в больнице.
Передо мной встал вопрос, что делать? Оставлять Пермь и Мотовилиху или закончить с товарищами Мельчаковым и Карташовым и только после этого уехать. Не знаю почему, я не допускал мысли о своем аресте, решил остаться.
...Не знаю [точно, какого] числа, часов в 7–8 вечера уже было темно, действительно пришел взвод солдат с офицером. Дверь на парадном была закрыта, до вечера я проверил находящихся в больнице и был уверен, что никого, кроме меня, нет, никакого большевика в больнице.
Когда мне дежурный швейцар сообщил, что офицер с солдатами требуют пустить и открыть двери, я пошел к парадному, а мысль помимо воли идет в голову: «Придется ли мне быть свободным после обыска…» Так и хотелось пойти не к парадному, а к другому выходу, и оставить Мотовилиху.
Подошли к парадному. Я велел открыть двери. Вошел офицер и солдаты, вооруженные винтовками.
Офицер спросил, с кем разговаривает. Я отрекомендовался, что заведующий хозяйством больницы. Он отвел меня в сторону и доверительно рассказал цель их прихода. Он сказал, что есть сведения, что какой-то большевик скрывается в больнице, что нужно провести обыск. Я порекомендовал вызвать главврача. Через несколько времени приехал Главврач.
Они удалились в кабинет главврача и минут через пять поручили мне с нижнего этажа обойти и закрыть все двери, а офицер должен к каждой двери поставить солдата. Кроме того, солдат ставили на перекрестках коридоров. Так и сделали.
Я шел впереди в белом халате с красным крестом на руке и нес связку ключей. Обыск продолжался до утра. Осматривали калориферы, все служебные помещения, подвалы, чердаки и палаты, но большевика найдено не было.
Во время обыска я узнал, что молодой офицер до войны был учителем и сейчас мобилизован колчаковской властью. Но он сторонник Колчака и служит верой и правдой.
Когда уходили солдаты и офицер после обыска провожал их к выходу, я спросил: «А что если бы действительно нашелся большевик, что они сделали бы с ним?»
Офицер ответил, что с большевиками церемониться не приходится, вывели бы на улицу – пулю в затылок, и все…
Я невольно подумал: «Да, сегодня прошла мимо меня такая неприятность», а про себя решил ускорить отъезд из Перми и Мотовилихи…
Я уже несколько времени вел переговоры о поездке для покупки продовольствия для больницы. Поездка предполагалась от потребительской кооперации «Самопомощь». Предполагалось, что поедет четыре или пять человек под руководством специалиста закупок Вострикова Василия. Вопрос моей поездки был согласован.
Накануне предполагавшегося отъезда я решил сходить к третьему товарищу, который жил под Вышкой по фамилии Кайгородов Павел Егорович, который работал строгальщиком первого орудийного цеха. Я до революции знал его как члена РСДРП(б), но почему-то он как-то самоустранился после Октября и отказался от эвакуации.
Я решил передать ему, помимо тов. Мельчакова, часть денег и несколько паспортов.
Вечером, в 7 или 8 часов, я нагрузил карманы керенками и паспортами и пошел по направлению под Вышку. Шел сильный снег. Улицы были не освещены, и не было видно на 2–3 метра. Я почувствовал, что меня схватили с двух сторон и подбежавший ко мне навстречу кричал: «Руки вверх!»
Я оказался окружен несколькими людьми, как оказалось, белогвардейскими офицерами, которые были выпивши. В руках у них были револьверы. Пришлось подчиниться, поднять руки вверх.
Задержавшие называли меня большевиком. Спрашивали, где оружие и боеприпасы и бесцеремонно начали меня обыскивать.
Мысль работала лихорадочно быстро. Взвесив обстановку, я видел безвыходность своего положения. Я считал, что если они влезут в грудные карманы и обнаружат такое количество керенок, то, пользуясь прифронтовым положением, пристрелят с целью присвоения денег.
Если они не просто бандиты, а бандиты с политическим оттенком, то нужно ожидать ареста и допросов с пристрастием в колчаковской комендатуре. Так или иначе, но выхода мне не было…
Расчет бежать был явно безнадежным.
В голову помимо воли лезла мысль: «Погиб!»…
Чувствую, что руки обыскивающих влезли в карманы пальто наружные. Обшаривают карман брюк, ощупывают голени валенок. Разглядел, что впереди еще несколько человек громко заговорили и голос мне показался знакомым, где-то я его слышал. Разговаривал офицер из тех, которые в ночь занятия Мотовилихи устроили попойку в больнице, белогвардейский офицер.
Не знаю, как произошло, я крикнул: «Ваше благородие, что же это такое, разве Вы не узнали меня?»…
Обыскивающие остановились. Подошел офицер, действительно один из тех, которые пьянствовали в больнице при занятии Мотовилихи ночью. Пьяно спросил: «А кто ты такой?» Я ему объяснил, что я заведующий хозяйством больницы. Он пьяно воскликнул: «А чего же ты молчишь?» и полез ко мне целоваться.
Меня больше не пытались задерживать. Я не чувствовал, как прошел два или три километра до дома тов. Кайгородова.
Так неожиданно я вышел из трудного положения без пули в голове и допроса с пристрастием.
С тов. Кайгородовым Павлом Егоровичем я окончательно утряс волновавшие нас вопросы организации работы по борьбе за Советскую власть. Он знал как тов. Мельчакова И. В., так и Картышова Александра. Считал их людьми надежными и решительными и способными выполнять взятые на себя обязательства. Договорились о том, что я проведаю товарищей, как представится возможность.
На другой день я уехал в компании кооператоров в город Свердлов[ск] ныне, а ранее Екатеринбург.
Колчаковские войска ликовали победу. Купцы Екатеринбурга не называли белогвардейцев иначе как спасителями. Купечество, захватившее товары, оставленные отступавшими войсками Советской власти, очень выгодно продавали их населению весьма по высоким ценам и были очень довольны таким оборотом дела.
Я решил оторваться от кооператоров и через месяц приехал снова в Мотовилиху. Все товарищи оказались на месте, и группа, по их объяснениям, увеличилась до 20 человек. Посоветовавшись с товарищами о деле, мы решили, что оставаться мне в Мотовилихе неразумно и бесполезно. Товарищи посоветовали мне податься в более глубокий тыл, и если удастся быть полезным в борьбе с колчаковцами там, где менее случайности быть опознанным.
В 1916 году я пытался жить под фамилией Лапина Александра Ивановича, уйдя из ссылки. Пользуясь тем, что при моем аресте почему-то арестующие меня в 1914 г. накануне объявления войны с Германией оставили мой паспорт на моей квартире у жены [1].
Находясь в ссылке вместе со мной, из нашего завода были кроме меня еще трое товарищей, члены партии РСДРП(б):
1. Колошницын Иван.
2. Алексин Афанасий и один из социалистов-революционеров Плешков Алексей Иванович.
Тогда Колошницын был болен туберкулезом и никак не хотел смириться с тем, чтобы умереть вдали от своих родственников в ссылке. Мы решили все же отвезти его в Мотовилиху. Я до ареста дружил с Колошницыным и поэтому отвезти его взялся. Была зима, я привез Колошницына на его квартиру к Кайгородову Павлу Егоровичу в очень слабом состоянии.
Кайгородовы были вынуждены о приезде своего родственника из ссылки заявить полиции, и пришлось сказать, кто привез Колошницына. Все это было сделано при моем согласии.
На квартиру, где был Колошницын, был поставлен сменяющийся охранник полиции, а также поставили полицейского чиновника и на квартиру, где жила моя семья (жена и дети).
Побывать в кругу семьи мне не удалось, но свой паспорт я получил.
Колошницын Иван дня через два или три после этого умер. Члены Мотовилихинской парторганизации организовали торжественные похороны. Хоронили без попа, но с пением похоронного марша. Провожающих было очень много, на кладбище был митинг.
Я уехал из Мотовилихи и дал телеграмму из Самары в адрес своей жены. Получение телеграммы послужило поводом, полиции для снятия дежурства, моей квартиры.
В Самаре я встретился со своим старшим братом Вагановым Владимиром Дементьевичем, который в Самаре жил под фамилией Кононов и работал токарем на Нехлютовской мельнице. Его самарская партийная кличка была Старик.
Я решил устроиться на работу и поступил в сорока километрах от Самары на станции Иващенково на завод взрывчатых веществ токарем. Но работать мне долго на заводе не пришлось, и я спасся от ареста только потому, что адресного стола в поселке не было и меня жандармские чиновники пригласили явиться в заводоуправление, изъяв мой паспорт по вопросу явки для ареста. Я имел свое особое мнение и решил оставить свой паспорт и заработок, сел и уехал в Самару.
В Самаре я с помощью брата и ряда еще товарищей достал паспорт на имя Лапина Александра Ивановича Казанской губернии, Свияжского уезда, села Верхний Услон. Получил адрес одного члена партии большевика, живущего в Златоусте, Калганова Александра. Я приехал в Златоуст и увидел Калганова А., который оказался мотовилихинским рабочим. Я поступил на Златоустовский завод в токарный цех токарем. Проработал примерно месяца два.
Однажды, беседуя с товарищами, мне пришла в голову мысль, что следует пойти в армию, так как там поле работы много больше. Будучи с оружием в руках, я буду силой, а жизнь под чужими фамилиями надоела и пользы делу не дает. Поэтому я решил явиться в ссылку. Уволился с завода, взял свой паспорт, явился на место ссылки и пошел к воинскому начальнику.
Здесь потерпел неудачу: меня не взяли в армию потому, что было распоряжение ссыльных в армию не брать.
Так я застрял на месте ссылки до Февральской революции и примерно в мае месяце 1919 года я воротился на завод, где работали мои отец, дед, братья, где я был принят в партию, где из нашей семьи трех братьев и матери никого не было на воле в конце 1906–1907 гг.
Моя беспартийная мать тоже была арестована и отправлена в ссылку в г. Ташкент, а братья получили наказание судом.
Когда я решил ехать в более глубокий тыл Колчака, я решил, что лучшего паспорта, чем паспорт на имя Лапина А. И., я иметь не смогу.
Я уехал в Сибирь Лапиным А. И. Всю дорогу я видел самодовольных белогвардейцев, находящихся под впечатлением побед. Видел чехословацкие войска, которых командование генерала Гайды использовало для прикрытия и организации Сибирского правительства с правителем «всея Руси» адмиралом Колчаком.
1919 год в первой его половине был периодом самого большого успеха Колчака.
Часто смотря на всю эту хищную голову белогвардейцев, хотелось плакать. Хотелось выкинуть какую-нибудь дерзость. Хотелось до боли оскорбить их, но сознание говорило другое.
Я приехал в город Иркутск, в городе Иркутске я не имел знакомых товарищей. В тысяча девятьсот седьмом году я побывал в Иркутской тюрьме транзитным арестантом. В ночь на 2 декабря 1906 г. я был арестован в городе Чите на квартире Никитиных. Эта квартира была явочной квартирой большевиков. В то время Читинская парторганизация переживала резкое разделение на комитетчиков (меньшевиков) или большевиков федератов.
Я был арестован вместе с тов. Бороздиным Владимиром под фамилией Гордеева Ивана Абрамовича и привлекался следствием по делу федератов. Тогда я носил фамилию Гордеева Ивана Абрамовича. Я тюрьме я побывал впервые, и она для меня была как хорошее учебное заведение. Из тюрьмы я вышел с еще большим желанием быть полезным делу освобождения от монархического и капиталистического рабства рабочего класса и крестьянства.
Я приехал в город Иркутск в мае месяце 1919 года.
Устроившись с квартирой, я поступил на работу на винный склад, где из спирта делали водку. Предприятие было государственное. Проработав около месяца, я убедился, что среди рабочих и служащих нет большевиков. А быть полезным в деле борьбы против Колчака в одиночку считал утопией.
Я задался целью разыскать подпольную партийную организацию большевиков. Я перешел на работу на так называемый в то время в Иркутске механический завод. Завод стоял на берегу Ангары в Знаменском предместье. Завод был частный, принадлежал каким-то частным капиталистам.
Владельцев завода я не видел, а знал одного директора, фамилию которого я не помню. Помню, мастером завода был поляк Пашковский. Работая на заводе, мне разрешили там и жить в помещении столовой. Кроме меня в этой столовой жили работающие на заводе два брата: старший матрос Григорий и его брат Иван.
Работая в заводе, я присмотрелся к двум товарищам. Одного звали Янус, фамилию не помню. А другого звали Иваном Михайловичем Касаткиным. Я чувствовал чутьем, как говорят, когда не имеют твердых доказательств. Я старался наблюдать за ними. Было ясно, что люди всегда трезвые, не исключая дней получки зарплаты. Держали себя с достоинством. Всегда приобретали газету. Часто обменивались мнениями о прочитанном.
Я решился с ними поговорить. Сейчас не помню, с кем. Я заговорил с первым, но результат моих разговоров не привел меня к желанному разговору с их стороны.
Я вполне понимал щекотливость положения, моего, так и с их стороны. Оказывается, они действительно были членами подпольной парторганизации большевиков. И, в свою очередь, тоже присматривались ко мне.
Прошло не менее месяца после разговора. Меня пригласили на собрание, где присутствовало не больше десяти человек. Не помню сейчас, что было темой собрания, но скоро я перезнакомился с рядом товарищей, не работавших на нашем заводе. Среди них оказались члены Иркутского подпольного Комитета: Илья (Александр) Ширясов, Глеб Сурков, тов. Икс, тов. Павлик (Михеевич Ирматов). Как я узнал позднее, это и были члены подпольного комитета большевиков. Касаткин И. был казначеем Комитета.
Иркутская подпольная организация вела большую работу. Оказывала всестороннюю помощь партизанским отрядам. Распространяла свое влияние на целый ряд предприятий и имела связи в белогвардейских воинских частях.
В городе Иркутске стояло очень много иностранных войск. Там были японские войска, американские войска, французские войска, итальянские войска и чехословацкие войска. Все они имели свои разведки и всемерно помогали Колчаку. Колчаковская армия имела под ружьем не менее одного миллиона человек. Кроме того, на охране ее тыла имелось иностранных войск не менее 150 тысяч солдат. Америка, Англия, Франция щедро снабжали Колчака оружием, боеприпасами, продовольствием, обмундированием, паровозами, вагонами. Словом, колчаковская армия была хорошо оснащена. Имела большое число командиров, профессиональных офицеров, чего в то время не доставало Красной Армии.
У Колчака не было недостатка и в иностранных советниках и доброжелателях за границей.
Основными иностранными войсками в г. Иркутске были чехословацкие войска под командой генерала Гайды. Войска Чехословакии были использованы интервентами в 1917 г. Но в 1919 г. они в своей массе стали понимать предательскую роль своего командования. Среди чехословацких войск с большой силой выявлялось желание уехать к себе на родину. И как результат, они не были использованы в борьбе за город Иркутск.
Подпольным Комитетом в декабре 1919 г. была установлена связь с солдатами Колчака, расквартированными в Знаменском предместье, несущими караульную службу. Эта часть имела в своем составе бывших красногвардейцев, насильно зачисленных колчаковцами.
Благодаря этой связи выявилась возможность организации вооруженного восстания с конечной целью занятия гор. Иркутска, прекращения снабжения колчаковских армий, находящихся в Западной Сибири и Средней Азии.
Числа примерно 16–17 декабря 1919 г. по распоряжению подпольного комитета большевиков члены партии должны были с наступлением темноты незаметно поодиночке подойти к Иркутской тюрьме со спрятанным оружием и занять тюрьму. Предполагалось, что на охране тюрьмы будут свои люди из охранного батальона.
Помню, я шел к тюрьме в пальто и под полой пальто имел трехлинейную винтовку и запас патронов.
Когда я подошел к тюрьме, то одновременно около тюрьмы уже собралось несколько товарищей, таких же, как и я. Постучали в ворота, сказали пароль. Ворота открыл внутренний постовой охранник. Обслуживающие тюрьму надзиратели и тюремное начальство находилось в тюрьме. Без шума было обезоружено. Началась отборка заключенных для освобождения. Немедленно был организован военный штаб в знаменской торговой бане. Командиром боевых подразделений, сформированных из освобожденных из тюрьмы, был назначен бывший прапорщик во время империалистической войны и освобожденный из тюрьмы член коммунистической партии тов. Букатый Василий. Начальником штаба тов. Бурсак.
Вооружение и боеприпасы позаимствовали из складов колчаковского охранного батальона.
Все способные участвовать в боевых действиях прямо из тюрьмы после вооружения заняли линию фронта по речушке Знаменке. И к утру началась перестрелка по линии нового фронта. Попытка конницы колчаковцев пройти по дамбе в Знаменское предместье была отбита.
В распоряжении колчаковцев остался сам город Иркутск, без Знаменки и железной дороги, проходящей за Ангарой. В руках повстанцев оказались туннели по кругобайкальской железной дороге.
Примерно две недели шла перестрелка по линии фронта. Несколько раз наши подразделения пытались проникнуть в расположение города Иркутска, но встречали сильный огонь с подготовленных белыми пунктов.
Нашими частями были заняты казармы Кавалерийского 2-го Иркутского полка. Солдаты и части офицеров перешли на сторону повстанцев. Располагая авиацией, засевшие в городе белогвардейцы пробовали бомбить Знаменское предместье, но это не дало положительных результатов.
Примерно через полмесяца колчаковские войска сочли благом походным порядком уйти через Байкал, оставив город Иркутск (отступили). В тот же день был организован митинг в Знаменке. И после речи тов. Краснощекова процессия демонстрантов во главе вооруженных частей перешла по дамбе с оркестром к Знаменке с пением революционных песен.
В городе Иркутске к ночи наши вооруженные отряды разместились в помещениях города. Было очень тревожное состояние. Считалось, что чехословацкие войска еще не определили своего положения в сложившейся обстановке и на бронемашинах патрулировали улицы города.
Я помню, что наши бойцы две недели спали с оружием в руках и в одежде. Стало известно, что чехословацкие войска достигли с руководством восставших соглашения: что для отправки в Забайкалье будут предоставляться чехословацким войскам подвижной железнодорожный состав, с тем, что они обязуются допустить эшелонам представителей иркутских властей для изъятия из эшелонов граждан русско-подданных и имущества, принадлежащего России.
Так началась эвакуация чехословацких войск за Байкал.
Сколько прошло времени, точно не помню, но по получении сведений стало известно, что к Иркутску движется поезд от Красноярска под охраной чехословацких войск, в котором едет Колчак и премьер-министр Сибирского правительства Пепеляев. В этом эшелоне находится золотой запас, захваченный чехословаками в России.
Примерно в то же время нашу партийную организацию волновал вопрос о создании буферного государства со столицей в г. Чите, которое дало бы возможность вести очистку всего Дальнего Востока от соприкосновения Советского государства с белогвардейскими и иностранными войсками.
Помню, на одном из партийных собраний обсуждался этот вопрос. Постановили: послать двоих членов партии для доклада в Москву к товарищу Ленину о положении дел в Иркутске и соображениях о буферном государстве, Иркутской партийной организации.
Считать избранными для поездки в гор. Москву следующих товарищей:
1. Тов. Сурнова Глеба.
2. Тов. Краснощекова (имя не помню).
Избранные товарищи были посланы в Москву при содействии чехословаков, которые согласились провезти их через территорию, занятую Колчаком, в Москву, а также и обратно, что и выполнили.
Тов. Сурнов и тов. Краснощеков были на приеме у тов. Ленина В. И. и вернулись в город Иркутск.
Идею организации Читинского демократического буферного государства тов. Ленин одобрил.
Точно даты не помню, в какое время прибыл Колчак в гор. Иркутск.
Когда поезд прибыл с Колчаком и Пепеляевым и другими деятелями Сибирского правительства, чехословацкая охрана была заменена на охрану вооруженных сил Иркутского Ревкома.
Колчака и приближенных немедленно отправили в Иркутскую тюрьму, а золотой запас изъяли от чехословаков, как собственность Российского государства.
Наступило снова тревожное состояние в Иркутске.
В город Иркутск просочилось много людей, бывших белогвардейцев, отставших от проходящей мимо города Иркутска Каппелевской армии, и была не исключена попытка захвата власти в городе Иркутске колчаковцами.
На одной из станций по направлению на Красноярск была выставлена одна боевая часть вооруженных сил Иркутского Ревкома, на которую напали, вопреки соглашению, чехословацкие войска.
Во время этого случая я работал Председателем Иркутского военно-революционного Трибунала. Меня вызвали в Ревком. Я пришел в Ревком, где как раз обсуждалось сообщение о нападении чехословацкой части войск на нашу заставу.
Ревком решил принять следующие меры:
1. Колчака и премьер-министра Пепеляева немедленно расстрелять без суда и следствия, как лиц, объявленных вне закона Советским правительством. Помню, обсуждался вопрос, что делать с золотым запасом, взятым под нашу охрану в случае выступления против нас чехословацких войск.
Предполагалось утопить золото в Ангаре и, если придется, то отступать в тайгу.
Решение Ревкома Ревком предложил привести в исполнение следующим товарищам:
1. Председателю Иркутского ЧК тов. Чудновскому.
2. Председателю Иркутского Ревтрибунала тов. Лапину А. И. (он же Ваганов К. Д.).
3. Тов. Касаткину И. М.
Все трое мы сели в легковую машину ЧК и приехали в тюрьму, возможно в 20–21 час.
Колчака застали спящим в его одиночной камере. Разбудили его и объявили ему решение Иркутского Ревкома о расстреле его и Пепеляева, объявленных вне закона Советской властью, без суда и следствия.
Колчак усомнился в правильности объявленного.
Тов. Чудновский вторично прочел постановление Колчаку, предложил одеваться.
Когда Колчака вывели в коридор из одиночки, он попытался принять какую-то пилюлю, но ему в этом помешали.
Колчака привели в караульное помещение.
Тов. Чудновский и Касаткин пошли к Пепеляеву, который сидел в другом тюремном корпусе. Мне пришлось остаться с Колчаком.
Колчак беспрерывно курил одну папиросу за другой.
Потом обратился ко мне с просьбой, чтобы дали воды. Принесли ведро, поставили перед Колчаком и дали железную кружку. Он продолжал курить и пить очень часто воду.
Потом обратился ко мне: «Я вижу, что вы не рядовой красногвардеец. Хочу попросить вас». Я ответил, что просить можно. Он просил меня, что если я когда-нибудь увижу его, Колчака, жену и сына, то передать от него им благословление. В это время послышались шаги подошедших к воротам конвоя с премьер-министром колчаковского правительства купцом Пепеляевым в сопровождении тов. Чудновского и Касаткина И. М.
Пепеляев плакал навзрыд с причитаниями. Он просил красногвардейцев сохранить ему жизнь. Он обещал быть полезным Советской власти. Красногвардейцы подталкивали его к выходу в ворота тюрьмы, окружив Колчака кольцом красногвардейцев.
Я вышел с Колчаком за ворота.
Прошли за тюрьму к горе. Здесь дали возможность Колчаку и Пепеляеву поздороваться. Они обнялись и поцеловались.
Взвод с винтовками наперевес выстроились против Колчака и Пепеляева. Предложили им сказать последние пожелания или, если хотят, помолиться. Колчак заявил, что он неверующий и молиться не будет. А Пепеляев встал на колени, начал молиться и рыдать.
Так продолжалось несколько минут. Колчак стоял, а Пепеляев молился.
Потом Пепеляев встал. Снова расцеловались и встали рядом.
Взводом командовал комендант города тов. Бурсак.
Раздалась команда. Я тоже вскинул свою винтовку. Раздался залп, и оба, как «правитель всея Руси» Колчак, так и премьер-министр Сибирского правительства, понесли наказание за совершенное преступление перед народом Советского молодого государства.
Труп Колчака был сброшен в Ангару.
Вскоре после расстрела Колчака и Пепеляева возвратились из Москвы от тов. Ленина В. И. нами посланные товарищи Сурнов Глеб и тов. Краснощеков.
Примерно через месяц или полтора в гор. Иркутск прибыла 31-я дивизия Красной армии.
Я был вызван в Москву на совещание председателей Ревтрибуналов.
Первый поезд из Иркутска шел в Москву с золотым запасом, отобранным у врагов Советского государства Колчака.
С этим поездом я уехал из Иркутска, где пробыл примерно один год под фамилией Лапина А. И., под кличкой Смелый. Больше я в Иркутске не был по обстоятельствам семейного положения.
По окончании работы в Москве я решил поехать на тот завод, где я родился, где работал, где так много пережил тревожных и тяжелых минут.
Я до ухода в тыл имел семью, жену и троих детей. Находясь в г. Иркутске, я часто думал о них. Младшему сыну тогда был один год. Старшей дочери шесть лет. Дочери второй было четыре года. Семья не имела никаких средств к существованию. Рассчитывать на помощь Советской власти оснований не было.
Во время моего нахождения в г. Иркутске жена работала водоноской на заводе. Носила воду ведрами для питья рабочим на заводе и вела трудную жизнь.
Возвратился в завод Мотовилиху.
Где я родился, где был тот детский дом для сирот, в котором я жил до 10-летнего возраста, где я в 1905 году вступил в партийный кружок, руководимый токарем первого снарядного цеха Пятуниным Н. В., где боролись мои два старших брата и мать. Братья Вагановы Владимир и Николай, которые за время с 1905 г. по 1917 г. неоднократно подвергались репрессиям по суду и без суда.
В 1907 году наша семья была вся в пермских тюрьмах. Мать ушла в ссылку в город Ташкент. Старший брат получил арестантские роты, в 1917 году погиб в боях при взятии города Самары чехами. Второй брат получил вечное поселение на севере. Я последний Ваганов, сидел в Читинской тюрьме. Привлекался по делу, Читинских федератов.
Завод Мотовилиха не был для нашей семьи обетованным уголком. Он воспитывал нас в невзгодах суровой борьбы.
Приехав в Мотовилиху, я нашел жену в психиатрической больнице, двоих дочерей в детдоме, сына у бабушки.
Я просил ЦК разрешить мне остаться в Мотовилихе. Пермский Губком РКП(б) поддержал мою просьбу, и я больше не был в г. Иркутске.
Организованная мной группа на заводе Мотовилиха до отъезда в г. Иркутск – товарищи Мельчаков П. В., Картышов, Кайгородов П. Е. – отчитались о проделанной ими работе за время нахождения их у белых.
Тов. Мельчаков до моего возвращения был принят в партию, и в [19]25 г. был послан в Москву на учебу в университет им. Свердлова. Окончил его и остался на работе в Москве.
Мне скоро 67 лет. Я бурно провел свою жизнь. Но мне и сейчас хочется окончить свою жизнь с большим эффектом для Советского государства, для Коммунистической партии.
Ваганов К. Д.
ПермГАСПИ. Ф. 90. Оп. 2В. Д. 4. Л. 30-48. Подлинник. Машинопись.
↩1. Так в документе.