О. В. Ольнева
Ярославский педагогический колледж
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
КАК ОТРАЖЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАСТРОЕНИЙ
РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ
В ПЕРИОД С ФЕВРАЛЯ ПО ОКТЯБРЬ 1917 г.
(по материалам Ярославской губернии)
Аннотация. С начала весны до осени 1917 года общественные настроения в провинции проделали заметную эволюцию. От радостной эйфории большинство людей пришло к пассивности и разочарованию. Революция предложила широкий выбор виноватых: представители «старого строя», духовенство, офицеры и «буржуи». Но общественное сознание упорно стремилось вернуться к старым стереотипам, и виноватыми, как всегда, оказались евреи. Это можно считать проявлением архаизации массового сознания.
Ключевые слова: русская революция, общественные настроения, национальный вопрос, поиск «врага», Ярославская губерния.
Февральская революция стала отправной точкой новой фазы развития общественных настроений. Революция положила начало крушению старой и формированию новой системы ценностей, политическому размежеванию [1]. Межнациональные взаимоотношения – важная составляющая эволюции настроений провинциального обывателя.
Еще в конце XIX в. население Ярославля было фактически однородно в национальном отношении. Согласно переписи 1897 г., русских среди жителей города было 95 % (68470 человек). Среди других национальностей на первом месте стояли евреи – 1,2 % (889 человек), затем поляки – 1 %, украинцы – 0,8 %, немцы – 0,4 %, представительство же прочих исчислялось сотыми долями процента [2. С. 241]. За прошедшие ко времени революции двадцать лет население города почти удвоилось. Однако этот рост был преимущественно достигнут за счет жителей деревни и потому почти не отражался на национальном составе.
Ситуация изменилась во время мировой войны. Одной их характерных примет военного времени стал беженский поток, наводнивший центральные губернии. В 1917 г. в Ярославле было зарегистрировано уже 17990 беженцев. Среди них русских было 3982, поляков – 5762, евреев – 2838, латышей – 2636, литовцев – 2457 [3. 20 сентября]. Таким образом, доля поляков среди жителей города выросла в шесть раз, евреев – в четыре раза, появились ранее не существовавшие многочисленные общины литовцев и латышей. Суммарно же число беженцев, представлявших нерусские народы, составило 10 % населения, с учетом же тех, кто жил в Ярославле до войны, этот показатель нужно увеличить как минимум до 15 %, а это уже ставило на повестку дня национальный вопрос.
Среди вновь появившихся национальных общин были и те, которые не регистрировались беженской статистикой. Это, прежде всего, китайцы. Мобилизация породила нехватку рабочих рук, особенно на неквалифицированных работах, которую и восполнили китайские «кули». В Ярославской губернии ко времени революции на дорожных работах и разгрузке речных судов было занято уже около 3 тыс. китайцев. К этому числу нужно прибавить какое-то количество владельцев и служащих прачечных, мелочных лавок, рыночных фокусников. Точную цифру определить невозможно, поскольку большинство китайцев находилось в России на нелегальном или полулегальном положении.
Отношение жителей Ярославля к китайцам было в целом доброжелательным и даже сочувственным. «Вот что буржуазиат-то ихний китайский наделал! Эдакую им далищу из Китая переть пришлось. Известное дело, кому тут сладко. У них тоже мандарины – вроде наших капиталистов» [3. 29 сентября]. Эти слова, воспроизведенные в газетной заметке, вполне иллюстрируют настроения большинства горожан.
На дорожных работах были заняты и представители еще одной экзотической тогда для центральных российских губерний национальной общины – сарты и киргизы. Сартами тогда называли узбеков и таджиков, а киргизами не собственно киргизов, а казахов. В городе их видели редко. Большинство азиатских рабочих было занято на строительстве железнодорожной ветки у Данилова [3. 2 июля]. Жили они изолированно, по-русски почти не говорили и, как правило, избегали контактов с местным населением.
Зато другая национальная община, менее многочисленная, постоянно фигурировала на страницах газет и в уголовном делопроизводстве. Речь идет об ингушах, которые нанимались для охраны имений и железнодорожных складов. Ингушей в Ярославле было не более сотни, но конфликты с их участием вспыхивали едва ли не еженедельно. В апреле 1917 г. все ярославские газеты обошло сообщение о массовой драке на станции Всполье. По характеру своему она превратилась в настоящую «битву народов», так как в ней приняли участие и ингуши, и солдаты ярославского гарнизона, и даже пленные австрийцы. Разобраться в ее причинах теперь уже невозможно (солдаты, якобы, вступились за 13-летнею девочку, которую ингуши пытались изнасиловать). Интереснее другое. После драки солдаты потребовали выселить всех ингушей на Кавказ как «представителей старого строя» [3. 13 апреля ]. Газета «Труд и борьба» вместо ингушей пишет о «тюркменах», т. е. сартах, но из деталей видно, что речь идет все же об ингушах [4]. Конечно, весьма сомнительно, что ингуши-охранники были сознательными сторонниками свергнутой монархии. Просто обстановка накладывала свой отпечаток на происходящее, в результате чего бытовой, в общем-то, конфликт получил «революционную» мотивацию.
Что касается беженцев из западных губерний, то они сравнительно бесконфликтно вписались в жизнь города. Время от времени, конечно, возникали разговоры о том, что приток беженцев породил жилищный кризис, что именно они виновны в нехватке продовольствия, но в столкновения на национальной почве это не выливалось. В Ярославле, страдавшем от нехватки жилья и свободных площадей под застройку, беженцы попросту не могли селиться целыми кварталами и улицами. Жизнь бок о бок заставляла местное население и приезжих находить общий язык. Один из современников так вспоминал об этом: «Сначала было тяжело нам понимать друг друга, а потом нашлись среди них люди, которые могли бы объясняться на их родном языке – переводить на русский и обратно... Впоследствии часть беженцев определилась на работы и стали (нашими) близкими знакомыми» [5]. Городские власти по мере возможности помогали беженцам, учитывая при этом их национальный состав. В городе действовали общества по пропаганде национальной культуры, в школах были открыты польские, латышские, литовские, еврейские классы [6].
В источниках тех лет нам удалось найти упоминание о единственном конфликте с участием беженцев, в котором с натяжкой можно увидеть национальную подоплеку. Началась эта история 31 июля 1917 г. в переполненном пригородном поезде на станции Путятино. Пассажиры говорили о самом наболевшем – растущих ценах. Какая-то женщина заявила, что все беды от беженцев. Тут-то в разговор и вмешался польский беженец Генрих Табачинский. Он ответил, что беженцы ни причем, а цены растут оттого, что идет война. Распалившись, он начал кричать, что «все, стоящие во главе управления воюющих держав, дураки, дурак и военный министр Керенский». На его беду в том же вагоне ехал даниловский уездный комиссар. Он-то и потребовал у Табачинского документы, а потом сдал его вызванному милицейскому наряду [7. Л. 12].
Было начато дело об «агитационных речах, направленных против Временного правительства, для него оскорбительных и способствующих распространению дезорганизации и анархии». Затянулось оно на несколько месяцев, и лишь в конце ноября, когда не было уже самого Временного правительства, окружной прокурор принял решение о его прекращении. Этот случай интересен с точки зрения разных аспектов, но сейчас для нас важно то, как здесь проявилась национальная проблема. Комиссар, проверив документы Табачинского, сказал: «Вы Генрих, немец. Если бы ваше звание было Иваном или Николаем, вы бы так плохо о Керенском не говорили». На возражение Табачинского о том, что он поляк, комиссар ответил: «Я отправлю вас в Ярославль. Пусть там выясняют, немец вы или поляк». На допросе Табачинский постоянно подчеркивал это: «Повторяю, я арестован потому, что звать меня Генрихом, а не Иваном» [7. Л. 27–28]. Заметим, поляк Табачинский был арестован как «немец», а это придает всей истории совсем другой характер.
Как уже было указано, в конце XIX в. количество немцев, постоянно проживавших в Ярославле, не составляло и одного процента от общего числа населения. Если быть точным, то было их 309 человек [2. С. 241]. По большей части это врачи и аптекари, инженеры и управляющие. «Немцы держались кучкой, все друг друга знали, поддерживали и продвигали. Кучка эта была довольно обособленная и замкнутая, достаточно тесна, но и в ней была своя иерархия, свои большие и меньшие люди, свое подчинение и почитание. С местным обществом они сносились, но в тесное общение почти не входили и в свой круг русских вводили мало и трудно» [8. С. 328].
В свою очередь, другие жители города относились к ним с некой долей иронии. Немцы («русский, немец и поляк») были самыми популярными персонажами тогдашних анекдотов, в которых они представали людьми старательными, но слегка придурковатыми. Тем не менее, у большинства ярославских немцев была репутация людей солидных и уважаемых.
Все изменилось с началом мировой войны, когда по инициативе властей в стране была развернута кампания «борьбы с немецким засильем» [9]. Не обошла она стороной и провинцию. Ярославские жандармы всерьез занимались поисками германского шпиона, прибывшего для того, чтобы взорвать мост через Волгу, причем шпион этот «офицер, переодетый в женское платье» [9. С. 219]. В городской же думе кое-кто из гласных, еще недавно почтительно пожимавших руку соседу-немцу, требовал уже выселения из города всех немцев [10]. В мае 1915 г. в Ярославле дело чуть не дошло до погрома немецких магазинов и аптек [11. С. 25].
Антинемецкая истерия была раздута явно искусственно, что доказывает ее немедленное прекращение после крушения монархии. В ярославских газетах того времени можно встретить упоминания лишь о единичных рецидивах былой шпиономании. В конце мая на пароходе «Ярослав Мудрый», следовавшим из Нижнего Новгорода в Ярославль, две барышни, прогуливавшиеся по палубе, вздумали завести беседу на английском языке. Однако по доносу бдительных пассажиров (видимо, плохо разбиравшимся в иностранных языках) они едва не были арестованы за то, что «говорили по-немецки» [3. 1 июня].
Более того, по мере нарастания разочарования в завоеваниях революции в обывательской среде, начинают возникать симпатии в отношении недавно проклинаемого врага. В августе 1917 года в одной из ярославских газет было опубликовано частное письмо, полученное из оккупированной немцами Риги. Помещено оно было без всяких комментариев, но сама приведенная в нем информация (немцы навели в городе порядок, на улицах появились городовые, по воскресеньям на площади играет духовой оркестр) должна была вызвать зависть у истосковавшихся по порядку читателей [12]. Октябрьский переворот и приход к власти большевиков еще более усилил это стихийное германофильство. Среди ярославской интеллигенции в это время гуляла мысль о необходимости сближения России и Германии. «Высказывалось предположение, что дальнейшее существование советской власти, в течение хотя бы и непродолжительного времени, сделает невозможным возрождение государства в будущем, соглашение же с Германией, свергая советскую власть, хотя и наложит на Россию цепи экономического рабства, но тем не менее даст ей возможность возродиться в будущем» [13. С. 64]. Эта длинная и неуклюжая цитата из протокола заседания местной кадетской организации дает представление об изменившемся отношении к Германии и немцам.
Но как же тогда быть с Генрихом Табачинским, арестованным за то, что в нем заподозрили немца? На наш взгляд, все объясняет дата – Табачинский был арестован 31 июля 1917 года, когда вся Россия жила под влиянием отзвуков недавних петроградских событий. Напомним, что в газете «Живое слово» были опубликованы материалы, обвинявшие Ленина в шпионаже в пользу Германии. «Большевик» и «немец» воспринималось в это время как одно и то же. Не случайно, что свидетели по делу Табачинского вменяли ему в вину «речи в духе Ленина» [7. Л. 22]. Таким образом, поляк Табачинский был арестован как «немец», что следовало понимать как «большевик». При таком раскладе это дело приобретает политический подтекст.
Образ немца-врага не сумел укрепиться в массовом сознании. Все чаще германофобию подменял привычный обывателю антисемитизм. Конечно, Ярославль – это не Кишинев или Одесса, однако и в Ярославле в октябре 1905 года имел место еврейский погром [14. С. 15]. В городе действовали и обычные дискриминационные меры, проводившиеся на государственном уровне. Впрочем, еврейское население Ярославля приспосабливалось и к дискриминации. Среди ярославских евреев было немало людей состоятельных и уважаемых: аптекари Аарон Бернштейн и Исаак Моргер, часовщик Гольдберг, хлеботорговец Исаак Робертович и др. [15].
Свержение монархии уничтожило государственный антисемитизм. Весной 1917 г. еврейская община в Ярославле организовалась в самостоятельную корпорацию. 18 марта состоялось собрание евреев, проживающих в городе, на котором были избраны руководящие органы общины [3. 19 марта]. Весной-летом регулярно проводились вечера еврейской культуры. Осенью в Ярославле начал работать «Еврейский рабочий клуб имени Бронислава Гессера» [16]. На Духовской улице было открыто еврейское кафе с характерным названием «Равенство». Но юдофобские настроения на бытовом уровне, антисемитизм толпы, продолжали существовать и через несколько месяцев достаточно громко заявили о себе.
Впервые о грядущем еврейском погроме в городе заговорили 3 августа. В этот день на Семеновской площади толпой, состоявшей преимущественно из женщин, был задержан интендантский воз с сахаром, следовавший на железнодорожную станцию для последующей отправки в Рыбинск. Несмотря на то, что были предъявлены все необходимые документы на вывоз, толпа предприняла попытку растащить сахар. Раздавались крики о том, что это евреи вывозят из города продовольствие. Лишь прибытие воинской команды с оружием рассеяло собравшихся [3. 5 августа].
Через две недели события эти повторились в еще большем масштабе. 16 августа 1917 г. около пяти часов вечера на углу Борисоглебской и Духовской улиц у городского продовольственного комитета, собралась толпа, состоявшая преимущественно из женщин. Кто-то из них пришел в комитет для того, чтобы оформить карточки, но попал к закрытию и, естественно, был этим недоволен. Кто-то просто проходил мимо и присоединился к собравшимся любопытства ради. Так или иначе, но поведение толпы очень скоро приняло неуправляемый характер. Раздались крики о том, что в нехватке продовольствия виноваты евреи, скупающие и прячущие продукты. Дело дошло до драки, в которой пострадал студент Фрид, к его несчастью, попытавшийся урезонить разбушевавшихся женщин. В толпе уже начали звучать призывы к погрому еврейских квартир, и только срочно прибывший наряд конной милиции сумел рассеять собравшихся.
Милицией были задержаны жительницы Ярославля Рыжова и Повалихина, кричавшие особенно громко. Для них разбирательство закончилось безболезненно – на следующий день их отпустили под гласный надзор. Но показания, данные ими во время следствия, очень интересны для выяснения изменения общественных настроений. По словам Повалихиной, толпа собралась громить евреев после того, как какая-то еврейка из окна закричала: «Помните, вы, русские, как мы Николая II с престола свергли, так и вас теперь перемелем в меленке» [17. Л. 4.]. Разумеется, это было выдумкой и опрошенные свидетели не подтвердили этот эпизод. Зато те же свидетели указали, что призывы к погрому сопровождались утверждением, что евреи хотят захватить власть [17. Л. 23].
Отметим здесь два обстоятельства. Во-первых, утверждение о том, что евреи захватили власть и виновны во всех бедах России, широко было распространено позже, уже при большевиках, среди которых действительно было немало евреев, но в нашем случае до прихода большевиков оставалось еще три месяца. Иными словами, не большевистская власть вызвала повальный антисемитизм гражданской войны, корни его лежали глубже.
Второе обстоятельство нам представляется еще более важным. Всего за полгода да этого крушение трона воспринималось как великое счастье, теперь же можно было понимать, что это было трагедией, повинны в которой «врагиевреи». Это очень симптоматично. Можно сказать, что неудавшийся августовский погром был первым зафиксированным показателем коренных изменений общественных настроений ярославцев. Разочарование в революции и том, что она принесла с собой, вылилось в обвинения против евреев и симпатии к немцам. Политический или бытовой пласт лежал в основе всех конфликтов, формально носивших межнациональный характер.
За короткое время – с начала весны до осени 1917 г. общественные настроения городского населения проделали заметную эволюцию. От радостной эйфории и декларируемого всеобщего братства большинство людей пришло к пассивности и разочарованию [18]. Крушение надежд (изначально завышенных) заставляло искать виновного в этом. Спецификой провинции было то, что эти процессы проходили здесь проще, иногда почти карикатурно, и часто характеризовались вливанием старого содержания в новую форму.
Список источников и литературы
1. Ольнева, О. В. Повседневная жизнь провинциального города в 1917 году: По материалам Ярославской губернии: диссертация на соискание степени кандидата исторических наук: 07.00.02 / Ольга Владимировна Ольнева. – Ярославль, 2005. – 211 с.
2. Ярославский край в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона [Текст] / Под ред. Селиванова А. М. – Ярославль, 1996. – 272 с.
3. Голос (Ярославль). 1917.
4. Труд и борьба (Ярославль). 1917. 13 апреля.
5. ГАЯО. Ф. Р-849. Оп. 1. Д. 67. Л. 4. (Воспоминания Пчелина).
6. Попинова, М. В. Организация помощи беженцам Первой мировой войны (на примере деятельности Ярославского Городского Комитета помощи беженцам) [Текст] / М. В. Попинова // Народ, политика, власть в истории России: межвузовский сборник научных трудов / под ред. Г. Н. Кочешкова. – Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 2000. – С. 91–97.
7. ГАЯО. Ф. 347. Оп. 1. Д. 1172. Л. 12, Л. 22. Л. 27–28.
8. Дмитриев, С. В. Воспоминания [Текст] / С. В. Дмитриев. – Ярославль: Александр Рутман, 1999. – С. 392.
9. Федюк, В. П. Жандармы и шпионы: борьба с «немецким засильем» в Ярославской губернии в годы Первой мировой войны [Текст] / В. П. Федюк // Демидовский временник. Исторические исследования в Ярославском государственном университете. Ярославль, 2004. – С. 214–233.
10. ОР РНБ. Ф. 266. Оп. 1. Д. 554. Л. 6.
11. Бочкарев, В. Н. Предпосылки революции 1917 года в Ярославском крае [Текст] / В. Н. Бочкарев // Ярославская старина. 1924. Вып. 1. – С. 5–62.
12. Ярославская мысль. 1917. 23 августа.
13. Цит. по: Федюк, В. П. Кадеты и ярославский мятеж 1918 года [Текст] / В. П. Федюк // Великий Октябрь – торжество идей марксизма-ленинизма. – М., 1987. – С. 59–65.
14. Размолодин, М. Л. Черносотенное движение в Ярославле и губерниях Верхнего Поволжья в 1905–1915 гг. [Текст] / М. Л. Размолодин – Ярославль: Александр Рутман, 2001. – 248 с.
15. ЦДНИ ЯО. Ф. 394. Оп. 5. Д. 80. Л. 152–162.
16. ГАЯО. Ф. 509. Оп. 1. Д. 1877. Л. 508.
17. ГАЯО. Ф. 346. Оп. 7б. Д. 161. Л. 4, Л. 23.
18. Ольнева, О. В., Федюк, В. П. Общественные настроения российской провинции в 1917 году [Текст] /О. В. Ольнева, В. П. Федюк // Социальная история. Ежегодник. М.: Наука, 2011. С. 251–284.
NATIONALITY ISSUE AS A REFLECTION OF THE
PUBLIC SENTIMENT IN THE RUSSIAN PROVINCE SINCE
FEBRUARY TILL OCTOBER 1917
(BASED ON YAROSLAVL REGIONAL PUBLIC EVENTS)
Olneva O. V., PhD in History
Abstract. Since the beginning of spring till autumn 1917 provincial public issues made a prominent evolution. Moods of the most people had changed from euphoria to passivity and disappointment. Collapse of hopes resulted in the fact that the society needed someone to blame. Revolution proposed the wide choice of «enemies» – representatives of «the former order»; clergy; officers; and at last all «bourgeois». But the social consciousness was permanently trying to get back to the old stereotypes and as always as usual, Jews were to blame. This can be considered to be an archaic way of mass perception.
Keywords: Russian revolution, public mood, nationality issue, search for enemies, Yaroslavl region.