Л. В. Ревенко
Ильинский краеведческий музей (п. Ильинский, Пермский край)

ФРОНТ 1917 г. ГЛАЗАМИ РЯДОВОГО
А. Д. СЕРЕБРОВА

Аннотация. Статья представляет собой материалы записей дневника рядового солдата А. Д. Сереброва. Временной охват дневника составляет 65 дней (1 января – 6 марта). Описываются военные солдатские будни и жизнь простых людей, изредка дополняемые размышлениями на тему происходящего с автором дневника и в стране в целом.

Ключевые слова: дневник, еда, караул, противник, занятия, письма, наступление, поход.

Январь.

Воскресенье. 1. До отдыхал, а остальные роты, что не состояли в карауле ходили, на парад с музыкой. Обед ничего: суп из рису и порция, после обеда на занятия не ходили.

Понедельник. 2. Ходили на занятия в лес.

Вторник. 3. Ходили на стрельбу, холодно очень, первое упражнение стреляли хорошо, второе в малую мишень в щит. После обеда словесность, и набирали в учебную команду. Набрали очень много из нашей роты, из других рот шли уже немолодые, какая их цель в пожилые годы идти в учебную команду под 40 лет, некоторые, чтоб прошло время, молодые, чтоб не попасть на позицию, а некоторые из тщеславия, хочется быть начальником, распоряжаться над нашим братом. Меня взводный кадровый несколько раз было спрашивал, что я не иду, но офицер не обратил внимания. Не столько боюсь занятия, а как их режима, который для меня невозможен, им нужно, чтобы привилась эта строгость учебником и чтоб они, если будут начальствующими, чтоб также притесняли людей и издевались. Тут одно издевательство и бесполезная строгость. В учебной команде, хотя не у всех, то у многих притупляется чувство сожаления и братолюбия, и нужно быть самому собакой потом. Кто только из учебной команды, тот заражен высокомерием и высоко себя превозносит и считает себя лучше всех, а остальные уже ничего не понимают и не соображают.

Среда. 4. На занятия не ходил, очень было холодно, занятия были словесность. Взводный делается хуже и хуже.

Четверг. 5. Утром взяли учебников, а остальные пошли в лес, после обеда строевые занятия. Вечером некоторых выбросили из команды, заявили – неграмотные, некоторым не хочется.

Пятница. 6. На занятия не ходили, занимался починкой, отдыхали весь день, писем из дому не получаю, а послал два домой и Сане.

Суббота. 7. До обеда обыкновенные занятия в лесу и после обеда строевые занятия. Сильно болит голова, груди и сильный кашель, в особенности ночами совсем задушило. Суп никуда не годный, а каша обыкновенно чечевица, все время чечевица и капуста, пища никуда не годится. Хлеб сырущий, прямо-таки беда, хоть вовсе не ешь, но желудок требует кушать.

Воскресенье. 8. До обеда на занятия не ходили. Суп подходящий и порции, но каша обыкн. чечевичная. 3–4, некоторые 2 взвода пошли в караул. Писем из дому не могу дождаться и что такое это, не могу ничего придумать: если мои письма не доходят, или из дому ко мне не доходят, или жена не хочет писать, забыла меня, не знаю, что такое.

Понедельник. 9. Ходил в околоток, но без всякого результата: врача нет, а фельдшер или ничего не знает, или не хочет дать пособие, потому что пришли очень много, теперь больше не буду ходить до тех пор, пока не свалит с ног.

Вторник. 10. Был дневальным и сутки не ходил на занятия, особенного ничего не было, только блохи ужасно едят.

Среда. 11. Вечером получил письмо от Сани, а днем от мачехи, пишет, что помер Федор, и еще пишет, что жена к ней не ходит, но она это врет. Письма писаны от мачехи 30 декабря, а от Сани 29 декабря, и очень был рад Саниному письму, очень хотелось уж знать. Но мачехино письмо меня не интересовало, а что умер Федор, я и так думал, что он уже не жив. И если бы сказали, что он жив, я бы более удивился. И написал письмо мачехе и домой с выговором, и действительно, наверное, жена очень плохо.

Четверг. 12. До обеда занятие было легкое, ушли в деревню и там стояли до обеда на улице. Обед хороший – суп с рисом и порции. После обеда опять пошли в лес, вечером на поверке взводный кадровый объяснил такой приказ, что будто бы из-за нашего поведения их лишили отпуска. И вот он ходит за это нас тянуть во всем, за полы, за котелки, и чтоб отдавали ему и ефрейторам часть, и за курением будет следить в несколько глаз, для этого избрал шпионов, очень уж он любит, чтоб ему отдавали часть, и считает себя бог знает чем.

Пятница. 13. Был дневальным у мат., послал Сане письмо. Хлеба убавили на полфунта. Пожалуй, скоро и вовсе не буду давать. После обеда маршевая рота, объявил, что в воскресенье поедем на позицию; на занятия не пошли, была перекличка, а потом выдавали жалованье – 75 коп. и сахарные по 17 коп. Письма из дому нет. Когда сказали, что едем в воскресенье, то охватила какая-то жуть, мысли в голове расстроились и чувствую себя как-то неловко, расстроенным, и ничего не соображаю, и сделалась какая-то рассеянность, и тревожно чего-то, ждем, до того разсеялся, что одному солдату менял 50 коп. Ему отдал, а с него получил, хорошо, что он хороший, потом отдал.

Суббота. 14. Утром купил булочку за 20 коп., которая раньше стоила 2 или 3, на занятие не пошли, а посадили на словесность, такая, кто чем мог заниматься. После обеда пошли на смотр телесный и смотрели только, нет ли у кого заразной болезни и чесотки, после обеда пошли в баню, но я не пошел: во-первых, нет частного белья, а во-вторых, мыть белье не хочется, потому что время дают очень мало, а вот надумал так ехать. Вечером дали табаку 10 осьмых сахару на 3 дня выдали, котелки и фляги, маты. Ночь беспокойная.

Воскресенье. 15. Часов до 11 лежали, а потом приказали одеваться, оделись, пошли выстроились, вновь пришел приказ, оставить нашу отправку до 16 января. Пообедали, а потом посадили на словесность, но ею не занимались, а так сидели. Ждал из дому письмо, но не дождался. 15 числа вечером послал домой письмо с маркой, положил на станции в почтовый ящик, покупал 1/4 фунта колбасы – 30 коп. Сане послал письмо.

Понедельник. 16. Часов в 10 оделись, построились, но обратно в казарму, и пообедали, и скоро опять пошли строиться, но снова отменяли, несколько рот до 3 часов дали по 28 к. В 3 часа был молебен, поп поболтал языком, как бы дал наставление и благословение и сказал текст из Библии про Давида; что он победил Голиафа, также и вы должны победить, а потом батальонный напевал, что должны победить во что бы то ни стало. Потом пошли с музыкой на станцию, посадили по 38 человек в вагон. Грязь, теснота, печь плохая, дымище ужасное, а при тесноте и ругань и брань, неизбежная у русских. Ночь была ужасная, прилечь негде, поэтому сидя спал, но какой сон – дремота. Холодно.

Вторник. 17. Особенного ничего не произошло, многие продали белье, что осталось, – шаровары, шинели поменяли, палатки продали, и я хотел было продать, но не продал, и хорошо сделал. Играют в карты, я садился было, денег 1 руб. 15 коп. проиграл и остался без копейки. Следующая ночь – такая же точно теснота.

Среда. 18. То же самое, вечером прибыли в Крейсбург. Повели ужинать в местечко. Ужинали под навесом на холоду. Рыбный суп и больше ничего, хлеб мерзлый – топор не берет. Потом опять на станцию и в вагоны, только другие, и повезли в Ток-Метогоф – местечко, ночевали в вагонах.

Четверг. 19. В 6 часов повели в часть через Двину по деревенскому мосту. Она не замерзла. Вода бежит быстро, зловеще-черная, какое-то жуткое чувство овладевает, навстречу солдаты и солдаты, на санках за фуражом и припасамишли верст 5 к штабу дивизии, тут померзли часа два, ожидая начальника дивизии, пришел, поздоровался, спросил некоторых из какого полка, пошутил; должно быть человек хороший, и направил роты в разные стороны. Наша рота пришла к какой-то канцелярии, тут разбили во взводы, в полки, и пошли в канцелярию Ветлужского полка; ту опять разбивка по ротам, опять морозили несколько часов и меня назначили во вторую роту; привели в ротную канцелярию, тут опять морозили и переписывали, и назначили в третий взвод. Пришли в землянку, но не скоро отыскали себе место. Хоть назначили в третий взвод, но тут места не нашлось, пошли ночевать в четвертый взвод, но /и/ тут лечь некуда. Нашли свободную землянку и тут пошли спать, но много не пришлось – холодище страшный, ноги всю ночь щипало, а сам всю ночь дрожал, ни на минуту согреться не мог. Вечером дали хлеба, чечевичная каша, только вкуснее Осташкова, сахару 8 коп. и чаю.

Пятница. 20. Попили чаю, потом приказали построиться всех /свежих и второй раз старых/, приехал командир полка на автомобиле, лет 55 или 60, старичок небольшой, седая небольшая бородка, шустрый; приказал отдельно построиться 1900 год, потом 1901 год, далее 1902 год, и далее, но тех уже мало; а молодых разбивал по ротам и назначал в пулеметную команду, а мы стояли часа три, мерзли. Одному молодому набил по щекам этот милый старичок, потом – по землянкам и за обедом. Обед – рыбный суп, но ничего, все же лучше Осташкова, а каши в обед не было, после обеда словесное занятие, многие старые за дровами, но я пока не ходил. Вечером меня перевели в землянку 3 взвода, но места не скоро нашлось, поместились в самой скверной землянке: нар нет, на земле пришлось расположиться. Соломы тонко и старая, мятая. Двери тонкие и как решето, холодище страшное, ноги /за/ всю ночь не согрелись, и дрожал всю ночь.

Суббота. 21. Утром фельдфебель назначил нас с Романовым с санитарами копать отхожие, опять командир полка выстраивал эвакуир. и разбивал по ротам, но мы не пошли. Обед порции и суп хороший. После обеда выстраивал фельдфебель и опять морозил несколько часов, а потом по землянкам (он разбивал, кто в какой роте раньше был) и не расходиться нужно, отправить по ротам, потом приказали одеваться и забирать все свои вещи. Ну, думаю, теперь уже попал на позицию, но когда зашел в канцелярию и писарь спросил фамилию, то приказал уходить обратно, и так пока остались, потому что не были на разбивке при командире полка, до вечера ничего не делали, вечером два раза уже не ел каши, не хватает. Ночь спал потеплее, ноги не зябли.

Воскресенье. 22. Ходил в околоток. Врач молодой, что был раньше, послушал и дал порошков. Обед хороший и порции хорошие и гречневая каша. После обеда пошли в лес за дровами, ходили два раза, вечером дали сахару, чаю, хлеба здесь дают мало; в общем, положение неважное: холод, землянка плохая, ночью опять зяб.

Понедельник. 23. С утра словесность, потом пошли на занятия: маршировка и гавканье, старики плохо гавкают. После обеда выстроили 158 маршевую роту и переписали, и мы пошли в лес за дровами, когда пришли обратно, то уже у нас народу в землянке полно, пришел на наше место Константиноградский полк, и нам пришлось уходить. Вещи оказались целы, немного погодя и мы вошли в другие землянки, тут померзли и пошли в поход на новое место, привели ночевать в сушильню для снопов и загнали 100 человек. Теснота на нарах, уже снег, холодно, печь худая, дров нет, холодно, пришлось делать прогулку. Ноги мерзнут, но спать хочется, и я лег под нары, ужасно замерз, рано пришлось встать – мороз не дает спать.

Вторник. 24. Когда рассветало, некоторых стариков взяли в рабочую роту, и нас повели далее, шли немного, привели в землянки Грайворонскаго полка. Опять нагнали, как овин снопов, и мне пришлось стоять на ногах. Не ел более суток, старики не дали хлеба, а потом они ушли и я остался без хлеба. Вечером был обед, порция супа, хлеба дали ¼ каравая фунта 1 ½, я почти все съел за ужином, ночью ужасно холодно, с потолка течет, отпотел, когда начали топить /перевели в другую землянку, в новую, еще не закопченная, кругом щели).

Среда. 25. С утра пока спокойно, писем домой не пишу, не знаю, сколько здесь пробуду, во всяком случае недолго, судьба еще не решена, а здесь все время не буду. Хлеба не хватает на обед каждый раз, погода холодная все время и в землянках ужасно холодно; землянки плохие, кругом щели, дым. Народ очень скверный, своих нет знакомых, старики самолюбцы, молодые еще тоже мало испытали, недружелюбны и все стараются оделить; в обед смотришь, у стариков хлеб есть и у ефрейторов, а у меня – нет, в еде я не больше ем других. После обеда – за дрова.

Четверг. 26. Занятие маршировки, порции нет, после обеда опять за дровами. На фронте очень редкая артиллерийская перестрелка, иногда покружится аэроплан и обстрел его шрапнелью. Особенного ничего.

Пятница. 27. До обеда занятие, маршировки. После обеда старые года выгнали и выстроили 1900, 1901, 1902 и 1903 и записали. Потом ничего не делали до вечера, спали. Здоровье плохое, грудь болит сильно и ночами страшный сильный кашель не дает покою, душит страшно, но пока в околоток не иду, буду ждать, пока не свалит совсем.

Суббота. 26. Утром позавтракали кашей и попили чаю и пошли на работу к Двине, рыть себе землянки – вся рота и вырыли землянку длиною 20 ш. шириной, 7 ш, с уступом для нар, при работе все время находился прапор 3 роты и все время гавкал на людей, чтоб скорей работали и не сидели, даже передохнуть не давал, хотя действительно работали на 3 смены. Отдых был, но во время работы тоже нужно перевести дух, а тем более слабость, пища плохая и хлеба дают мало, всегда полуголодный. Дадут каравай на 4 человека, вечером поешь и утром – на кончик, а для обеда уже нет, так я работал голодом до вечера, на работе съел маленький кусочек. В 5 вечера пошли домой, обед был ничего: суп и порции, но каши уже не было.

Воскресенье. 29. Сегодня 3 и 4 взвод пошли в караул, но мне не пришлось идти, до обеда ходил в лес за дровами. Два дня погода была сырая, но сегодня суше и холодный ветер. После обеда фельдфебель стал спрашивать, кто может ездить на лодке, и я изъявил желание, думаю, что будет хорошо. До вечера отдыхал, а в сумерках пошли и еще из 3 роты двое знакомых, пошли 1 раз, чтобы там захватить назначенных людей. Но там еще не назначили, ожидали, нашелся только один дурак. Товарищи сегодня дальше не пошли, темно и не знаем дороги, двое ушли в свою роту спать до утра, а мы двое ночевали в первой роте, спать было холодно и нары земляные, земля сырая, так и пришлось спать.

Понедельник. 30. Утром поили чаю и пошли 5 человек в штаб полка, шли часа два, сколько прошли – не знаю, наконец, нашли, тут немного подождали, и нас под прикрытием отправили с провожатым к батальонному командиру 1-го батальона. Оттуда пошли к ротному командиру 2-й роты, куда мы и были причислены, т. е. вся та команда, в которую мы были назначены. Когда шли от батальонного командира по подберегу реки Западной Двины, проложена тропа, берег утесистый, над головой высятся сажени на 5 громадные утесы камня плитняка и под ногами сажени на 10 бежит плохо замерзшая Двина. Идти нужно было версты две, и идти нужно скрытно, потому что неприятельская позиция очень близко. Когда явились в команду, то старший командир, младший унтер отвел нас в землянку; ну, словом, настоящая землянка: нар нет, окон нет, дверь плохая и не затворить, темно; но печь была, и мы набрали дров и согрели кипятку, попили чаю, потом старший повел нас в другую землянку, где находятся люди, но очень тесная, так что мне лечь на нарах уже было негде. Только что пришли, нас двоих отправили в окопы с супом, идти пришлось далеко и ходом сообщения идти очень трудно, насилу дошел, суп разобрали, и мы пошли обратно. Через полтора года пришлось побыть в окопах, хотя не ново, но что-то боязно по первости. Пообедали и пошли за дровами, идти пришлось знакомой тропинкой, несли по 3 и 2 полена, ходили два раза, а когда стемнело, пошли за провизией поверху, я принес 6 хлебов, потом еще пошли за бельем. Пища ничего, хлеба недостаточно, вечером и утром и каша.

Вторник. 31. Спать пришлось на голой земле; ну, думаю, простыну и заболею, но ничего не делается, как деревянный. Утром часов в 7 пошли за дровами, и так целый день как лошади, кроме дров таскали кирпичи на печи; думал: какая лодочная команда? Теперь узнал, это каторжная команда. Вечером за провизией не пошел, назначили дневальным на землянку к ротному командиру, стоять пришлось по 2 часа на 3 смены, лучше им таскать дрова. Обязанность следить за сигналом против газов и наступления. Неприятельская позиция от наших окопов в 500 шагах, и мы стоим за своими окопами вовсе близко. Хорошая команда лодочников, работа на позиции. Каждую ночь трещит пулемет и ружейные выстрелы, и рвутся бомбы, но артиллерийской стрельбы нет, очень редкая. В хорошую погоду летают аэропланы противника и их обстреливают, но бесполезно.

Февраль 1917 года

Среда. 1. Ночью один раненый тяжело. Сегодня как дневальный на работу ходил, но после 6 часов вечера ходил за хлебом, а потом ночью прогнали за дровами, таскали до 2 часов, погода, метель страшная, дорога скверная, ну, прямотаки беда, спали мало.

Четверг. 2. Сегодня рано на работу не погнали. Да, подумаю, сегодня праздник дома, веселье, у всех праздничное настроение, а здесь работы и сижу пока в холодной и дымной землянке, вспоминаю про родину. После обеда люди, которые были из 1-й роты, всех взяли обратно в батальон, и нас осталось только 3 человека, то взяли /из/ 3 роты 5 человек, стало 8. Вечером ходил за провизией, ночь спали. Здоровье плохое, сильный кашель, грудь болит, одышка и ужасная изжога, отчего, не знаю. Сегодня работали мало.

Пятница. 3. Раз ходили за дровами, дали мало – 1/2 фунта, после обеда опять за дровами, ночью тоже солдаты ругаются, идти не хочется, пошли к фельдфебелю, но он завернул за дровами, раз сходили, больше не пошли. Нехорошие люди, им только бы пить, есть и спать, а работать не хотят.

Суббота. 4. Пошел в околоток, врач прослушал и дал порошков и дал на 2 дня освобождение, но начальство не дали, днем таскал дрова и ночью.

Воскресенье. 5. До обеда 3 раза за дровами, а в обед сказали одеваться и идти куда не знаю, пообедали и пошли в запасный батальон все лодочники и к вечеру пришли в 1 роту, а оттуда нас двух отправили во вторую роту. Говорят, что весь запасной батальон в новый полк, не знаю, что-то будет, спали не особенно спокойно и холодно, вши не дают спать, едят, рубашка как из грязи сделана, все тело исцарапал в кровь.

Понедельник. 6. Встал, попил чаю, кое /как/, что заправил, пришил к фуфайке карманы для Евангелия и книжки, запасная сумка, наверное, пойдет под патроны. Дают некоторым патроны, дали и нам, и дали винтовки, потом офицер повел нас в новый полк. Шли немного, офицеришка скверный, дорогой нужно ему, чтоб шли в ногу, потом выдумал – отделениями, а дорога – пройти только двоим, а остальные – снегом по колено. Пришли к штабу полка, завели в сарай под названием «Офицерское собрание», тут нас принял командир 733 полка, мужчина лет 35 или 40, невысокого роста, с русой бородой, на вид не сердитый был, не знаю, но все они любят матюкаться и ругать солдат – это их любимая привычка всех русских офицеров. Потом сдал в 12 роту подпрапорщику Андрееву, и нас привели в холодную землянку, ночью холодище и дров нет, а теснота – так руки пошевелить нельзя, ноги ужасно замерзли.

Вторник. 7. Встали не рано, ужасно все замерзли, кипятку нет для сего, потом приказали одеваться, и в это «Офицерское собрание», не знаю, для чего; только дошли – и обратно. Через несколько время опять пошли, постояли в помещении и, обратно. Так день прошел. Обед плохой, но дали порции, хлеба нет, вечером дали немного хлеба, 11 кусков сахара. В общем, положение, по-видимому, в новом полку плохое.

Среда. 8. Холодище, дров нет и теснота, опять нет кипятка, а согреть в печи – дров нет, за дровами не пускают, а ротный и не подумает позаботиться о своих людях. До обеда занятия – разсыпной строй, а после обеда занятие; про это не забывают. Хлеба тоже дают мало. Каравай на 4 или на 5 человек. Да еще воруют при дележке отделенные и взводный, кашевары и кое-кто только может, разные холуи и фельдфебель, как будто они должны получать больше, а остальные – голодом.

Четверг. 9. Разсыпной строй, а после обеда строевое занятие (да, пошел работать, делают катушку для катания, выдумывают разное затем, а солдат холоден и голоден, об этом не подумают); да спасибо, к нам в 4 отделение попал хороший отделенный сибиряк, ничему не щадит, из-за него хлеба получаем побольше.

Пятница. 10. Сегодня ходил работать на катушку, утром ходили к дивизии на смотр.

Суббота. 11. Холодище ужасное, на занятие не пошли весь день, холод все время, ноги ужасно мерзнут. Подумаю об доме: теперь Масленица, дома едят оладьи и блины, и рыбные пироги, а я здесь, даже черного хлеба не хватает, и чайку попить кипятку нет, полуголодный или холодный, да положение людей ужасное – дымные полутемные, сырые землянки, холодные, вши заедают. Как только человек может переносить и подумаешь: когда, голова идет вкруг, мысли путаются в голове, когда только кончится это мучение, эти войны. Перестрелки не слышно никакой.

Воскресенье. 12. С утра занятия не было, словесность, но ею не занимались, погода теплая, только метель, на днях переменяли грязное белье. Сегодня воскресенье, дома хорошо, кушают все, наверное, веселы, довольны и сыты, а я полуголодный. Обида, за что только здесь я мучаюсь, и если останусь жив, то что я за это получу, ровно ничего. Будешь домой, также все будут тебя избегать, и не один я мучаюсь, а миллионы таких. Страшно хочется увидеться со своими, с женой и с дорогим мальчиком Шурочкой, неужели уже больше не придется его видеть и слышать его голос: «Дядя. Дядя». Сегодня после обеда повели на занятие, по колено в снегу, и требуют, чтоб делали хорошо, ружейные приемы, колка чучел, офицеры молоденькие, требовательные, не знают опыта и жизни, и требуют так, как бы и сами они сыты, молоды и сильны, а мы истощены и полуголодные, а многие больные, занятия требуют со всей строгостью, а не спросят: сыты ли вы, хватает ли вам и сколько вы получаете, и тепло ли вам в землянках. Кормят почти одной грязной чечевицей, хлеба совсем мало, кипятку совсем мало.

Не писал до 17. Пятница.

За это время положение не изменилось, а напротив, ухудшилось: хлеба мало, полуголодные, пища совершенно никуда не годная, каша бы ничего, но очень мало, котелок на 7 или 8 человек, кипятку – по стакану или по два, а в обед – нет. Занятия усиленные, как новобранцев, здорованы, которые нашему начальству больше всего, и из-за него очень мучают солдат: занятие несколько раз было батальоном взятие укрепленной позиции. Выше колена по снегу и перебежки взводами, прямо-таки нет сил, одышка страшная. Ротный Андреев прямо-таки как зверь, даже не глядит хорошо на своих людей и обращается как со скотом, ужасно ругается поматерно, а об людях совсем не заботится, сыты ли они, все получают полностью, а фельдфебель, взводные, артельщик и кашевары прямо-таки рвут, собралась их тут партия отборная. Продал часишки за 2 руб., покупал булку за 30 коп. и еще за 35 коп. и ел с великим удовольствием, раз голодный, и второе, не ел давно белого хлеба. Сегодня ходили в баню, баня хорошая, белье грязное заменили, шаровары и гимнастерку выжарили, пока от вшей избавился на некоторое время и много стало спокойнее, положение солдата поистине ужасное, прямо можно сказать, что это не служба, мучение, и все это от начальства. Приказ, чтоб хлеба давать по 2 1/2 фунта, а получаем не более 1 1/2 фунта, только и пища, что чечевица несчастная.

Суббота. 18. Утром пошли на занятие, ужасно холодно, ноги прямо-таки щиплет, нет терпения, наверное, сойдет с пальцев кожа, после обеда на занятия не пошли, а несколько раз выстраивали и морозили. Ждали комиссии смотреть сапоги, а она пришла уже часов в восемь вечера и вовсе не смотрели после обеда. Некоторых отобрали и повели к врачу для осмотра в командировку, но я, как бороду брею и моложавое лицо, не попал, опять из-за дележа хлеба и сахара хряк взводный все старается нас обделать, какие-то все хамы: только для себя, а люди сиди, хоть голодные, ему все равно.

Не писал всю неделю до следующей субботы.

Суббота. 25. Писать не хочется, жизнь прямо-таки никуда не годится, хлеба все время мало, разделяем на ужин, завтрак и обед, и так все время полуголодные. Занятие строевое или батальонное, погода ужасно холодная, ноги страшно мерзнут, руки тоже, и сам весь никогда не согреваешься. В землянке холодно, но по дрова не пущают. Положение солдата ужасное, и даже погода как бы против нас, ужасный холод, пальцы у нас ничего не чувствуют, и ноги никогда не согреваются. А начальство, что такое, это ужас, никакого слова нельзя сказать, ротный как зверь, фельдфебель изверг, такой же и взводный, никаких человеческих прав не признают и готовы каждого бить в морду и били некоторых, били, а если идет в околоток, то сначала осмотрит ротный: кого – пустит, а кого нет, а если кто обратно приходит, то фельдфебель только и ждет, как бы поставить под винтовку. В воскресенье 19 февраля в ночь ходили в окопы на работу часов до 3-х ночи, очищали ходы сообщения от снегу, ужасно замерзли, особенного ничего не случилось, двух товарищей откомандировали, а меня фельдфебель не пустил, говорит, что в роте Яниш просился в телефонисты, тоже не пустил. Взводный назначил было в пулеметчики, но пока еще ничего неизвестно, сегодня тоже идем в ночь в окопы на работу. Писем домой не писал, а написал в Таранчу, Чусовую и Ивохину. Письма запечатывать не дают. Да, положение солдата в настоящее время поистине ужасное: и холодно, и голодно, что будет вперед, не знаю, но все же в других ротах лучше. Господи, скоро ли уже кончится эта война. На работу ходим не в окопы, а хода сообщения за второй линией, и работа была не тяжелая, только /на/зад ужасно устал идти. Ротный бежит, как собака, такой нехороший человек, не занятием, так на ходьбе мучает. В воскресенье до обеда занятия не было.

Март

Среда. 1. До обеда ходил на пулеметное занятие, показывали, как заряжать и как стрелять и больше ничего, после обеда батальонное занятие верст за 5 на позиции, нового ничего, редкая артиллерийская перестрелка. Здоровье плохо, но свалить совсем не может.

Четверг. 2. Опять наступление по снегу бегом версты на три, обратно потребовали скоро к дивизионному командиру на смотр, он только спросил, кто был на позиции месяц или более, и попробовал из одной кухни суп, а после обеда пошли в церковь говеть. Церковь в Офицерском собрании, поп поболтал, покрыл епитрахилью, и готово, а завтра – причастие.

Пятница. 3. Ходили к причастию, причащали водой, немножко подмешанной вином, а запивали водой, а за просфору – белый хлеб, нарезанный мелко, как бобы. Когда вышли из церкви, поздравил командир полка и полуротный, молодой прапорщик, по-видимому, человек хороший, лишнего не гоняет и получает с солдатами. После обеда на занятие не ходили, а пойдем, должно быть, на работу в ночь. Часа в четыре настроили роту, вышел ротный, поставил в круг и объявил важную новость, сказал, что в тылу у нас разыгрывается ужасная драма в Петрограде, будто Государь Николай II отказался от власти от престола добровольно и избран на престол его брат Михаил Александрович, потом сменили все правительство, всех министров. Главнокомандующий теперь Николай Николаевич. Но об мире – ни слова, а говорил, что нужно держаться и что у немцев уже ничего нет. Но мне думается, что Николай Александрович не сам отказался от престола, а свернули силой, а может, и нет живого. Вечером пошли на работу, наш взвод попал на хорошую работу, и рано пришли обратно.

Суббота. 4. До обеда на занятия не ходили, послал Шуре письмо, письма запечатывать не дают, это уже прямо-таки наглость. Курляндия, в смысле мирных жителей, совсем вымерла, редко увидишь мирного жителя, все разрушено, одни развалины, строения больше все из дикого камня, и все разбито, а бугры и сопки ожили. Если большая сопка, и на ней есть лес, то на ней как село большое, на ее склонах в несколько рядов нарыты землянки, и если ночью посмотришь со стороны, то на тебя смотрит как какое-то чудище стоглазое или жительство какое, по дорогам и дорожкам ходят солдаты, движутся обозы с провизией и дровами, и изредка пробегают автомобили со старшим начальством. После обеда ходили на пулеметные занятия уже второй раз.

Воскресенье. 5. До обеда был дневальным, особого ничего. Идут слухи, что завтра в окопы. Написал письмо жене. После обеда занятий не было. Слухи подтверждаются, что идти на позицию.

Понедельник. 6. С утра начали подготовляться к походу, часов в 10 был роздан обед, часа в три пошли, около штаба полка батальон выстроился, командир полка сказал речь: что государь передал власть в комитет Государственной думы под председательством Михаила Александровича и что комитет постарается все недостатки в снабжении Армии продовольствием устранить, и что главнокомандующий Николай Николаевич и Родзянко /требуют/ еще большего терпения и напряжения, и большого повиновения дисциплине. Требуют много, а дают ничего, жрать ничего почти, уважения к солдату никакого, русский солдат совершенно забит и замучен своими старшими, как взводными, отделенными, фельдфебелями, и ротный, как, например, перед походом, разыгралась такая история: на ругань взводного один гренадер ответил и не спустил, он подслушал за дверью и доложил фельдфебелю. Заходит фельдфебель, солдат оправдывается, что он ничего не говорил особенного, а за него заступился другой, подтверждая его слова, то взводный этого ударил по щеке и готов был избить до смерти. Солдат доложил ротному командиру, а ротный его же побил и наказал под винтовку, где же должен искать солдат защиты и помощи, разве у неприятеля, раз свои же бьют. Недаром говорят, что везде в России идут забастовки и бунты, а также и бунтуют солдаты, и они правы. Шли мы верст 10, страшно устал, насилу дотянул, сил нет нисколько и патронами плечи страшно режет, их дали 180 штук. Под вечер пришли на место, остальные роты пошли в окопы, а наша осталась в резерве в землянках, с полчаса стояли около них, мерзли. Пока наговорились ротный с батальонным, а потом нас 4-х взяли на наблюдательный пункт, там в землянках тепло и сухо, и мы были этому рады, одно убежище низко в земле, и маленькое, и теплое, и темное, а из него есть ход к бугру наверх по лестнице в маленькую башенку, а в ней есть два небольшие окна для наблюдения, и вот мы по очереди наблюдаем. Место для наблюдений хорошее.

FRONT OF 1917: INTERPRETATION OF A SERIOUS
SOLDIER SERGEBROV A. D.

Revenko L. V., historian of a local lore, volunteer of the Ilyinsky Museum of Local Lore

Abstract. An article constitutes an ordinary soldier A.D. Serebrov diary. It’s temporary coverage is nearly 65 days (January 1 – March 6). The paper contains descriptions of a soldier’s everyday life and lives of ordinary people around him supplemented with reflections on what is happening with the diary’s author and with the whole country.

Keywords: diary, food, guard, enemy, occupation, letters, offensive, campaign.