Тревоги и заботы повседневной жизни казанских дворянок накануне революции 1917 года
Е. В. Миронова,
Институт истории им. Ш. Марджани
Академии наук Республики Татарстан
Аннотация
В статье рассматривается быт дворянок Казанской губернии в период Первой мировой войны, когда нарастала революционная напряженность. На основе воспоминаний, эпистолярного материала и делопроизводственных документов описываются как положение женщин высшего сословия в данный период, так и их ощущения, страхи и надежды. Показано, что дворянки не только пассивно следовали за своими отцами, мужьями и братьями, но и имели собственное мнение, принимали активное участие в судьбе своей страны и, несмотря на высокое общественное положение, становились революционерками.
Ключевые слова: Казанская губерния, Первая мировая война, революция 1917 года, дворянство, повседневность, гендерная история.
Повседневная жизнь российского общества накануне Октябрьской революции 1917 года протекала на фоне или в условиях Первой мировой войны. События, предшествовавшие Октябрьской революции, так или иначе коснулись всех жителей. Кто-то узнавал о войне через газеты и беседы со знакомыми, а кому-то довелось принять непосредственное участие – на фронте либо в тыловой работе.
Известие о начале войны в Казанской губернии, как и по всей стране, сопровождалось патриотическим подъемом и готовностью населения внести свой вклад в победу. В то же время с Русско-турецкой войны 1877–1878 годов в Европе не было крупного военного конфликта, поэтому Первая мировая война, хотя и витала в воздухе, стала шоком для дворян. Не случайно первые тревоги были связаны не с судьбой страны, а с беспокойством за жизни близких, которым предстояло уйти на фронт. «Как, он должен сегодня же уезжать? – спрашивала Ольга Боратынская, когда ее жених Кирилл Ильин телеграммой был вызван обратно в полк. – Что это? Война! Значит, Австрия […]» [1. С. 178]. «[…] как это может? – задавалась вопросом сестра Кирилла Ильина. – Вчера спектакль и такое веселье, а сейчас […] ведь […] Павлоградский полк стоит в Сувалках, на самой границе […] это значит самые первые бои!» [1. С. 178].
Изменения в повседневной жизни наметились с прибытием первых раненых и беженцев, особенно летом 1915 года, когда австро-германские войска предприняли наступление на Восточном фронте и вынудили российскую армию отступить. «В связи с войной и грозившими России внутренними неурядицами каждый член семьи, – писала Ольга Боратынская о своих родных, – […] нес огромную нагрузку напряженной работы» [1. С. 213]. Так, молодая девушка записалась на полевые курсы сестер милосердия, включавшие в себя ежедневные лекции по 3-4 часа и шестичасовые дежурства в госпиталях, даже в ночное время [1. С. 207]. Ее тетя Екатерина стала заведующей госпиталем при Дворянском собрании, а двоюродная сестра Прасковья Казем-Бек командирована в Германию для обследования положения русских военнопленных [2. С. 277].
В серьезную тыловую работу включились многие дворянки: одни служили сестрами милосердия, а другие брали на себя содержание загородных лазаретов. Одна из таких лечебниц с 10 койками разместилась в доме Боратынских в селе Шушары Казанского уезда. В поместье Е. С. Молоствовой при селе Три Озера Спасского уезда и в Змиевской экономии в Чистопольском уезде княгини Ливен были устроены госпитали, вмещавшие до 20 человек [3. Л. 233–233 об.]. Выписанные из больниц военнослужащие получали белье, одежду, полотенце и другие принадлежности от Казанского дворянского комитета по снабжению воинов и раненых, находившегося под руководством жены губернского предводителя дворянства Л. А. Толстой-Милославской. Под председательством Е. Н. Боратынской в Казани был создан отдел Комитета по оказанию помощи русским военнопленным, находящимся во вражеских странах [4. С. 113].
В связи с мобилизацией ощутимой стала нехватка рабочих рук в деревнях, в том числе и в имениях, основанных на крестьянском труде. Но наплыв пленных в Казанскую губернию помогал решить эту проблему. В целом ряде поместий воспользовались этой возможностью, и под ответственность нанимателя пленные были взяты для выполнения различных хозяйственных работ. Так, в сентябре 1914 года к землевладелице Челышевой один интернированный поступил на должность маслодела [5. Л. 65]. Несколько военнопленных с января 1916 года служили чернорабочими в экономии помещицы Ухтомской при селе Уланове Свияжского уезда [6. Л. 69]. Труд военнопленных использовался на полевых работах в имении княгини А. Н. Оболенской при деревне Ерыкле Спасского уезда [6. Л. 157].
К иностранным подданным, работавшим в поместьях, было приковано пристальное внимание, что было связано с возможной вербовкой их во вражескую армию и тайной отправкой за границу. Поэтому сообщения об их поведении не оставались без внимания властей. Так, председатель комиссии служащих станции Зеленый Дол сообщал, что пока землевладельцы Атлашкины отсутствовали, в их имении при деревне Одинцовой Ильинской волости нанятые австрийские военнопленные производили оргии с женской прислугой на виду у всех, что повторялось ежедневно. Причем в доме, где жили австрийцы, в 15 саженях от господского дома, имелись фотографии хозяйки и других женщин [6. Л. 188]. Со слов землевладельца Николая Степановича Атлашкина, за пленными постоянно ведется наблюдение, и без его ведома они никуда не отлучаются. Тот же случай, который описан в доносе, был интерпретирован неверно. Когда он находился в Казани, его жена с двумя родственницами и двумя военнопленными ездили на лодке в село Васильево за рыбой, австрийцев же брали в качестве гребцов. На обратном пути в имение сидящие в лодке были задержаны помощником начальника станции Зеленый Дол и освобождены лишь поздно вечером. Сам Атлашкин объяснял предвзятое отношение железнодорожников тем, что он когда-то отказал им в бесплатной квартире и в выгоне для выпаса скота, с тех пор служащие искали случая придраться к нему и его семейству [6. Л. 189 об.]. Супруга Атлашкина была подвергнута допросу. В своем объяснении она уверяла, что никакого личного отношения к пленным не имеет, и даже не знает имен и фамилий, и смотрит на них только как на рабочий класс [6. Л. 190]. То же подтвердили опрошенные родственницы Атлашкиных, заявив, что даже не разговаривают с австрийцами.
Немногие в стране осознавали приближение катастрофы. В чрезвычайных условиях, в которых оказалось российское общество, и дворянство в частности, многие повседневные заботы сохраняли свою первостепенную значимость. Дворянки старались дать своим детям возможность поступить в учебные заведения или завершить уже начатое образование, кто-то нуждался в лечении или элементарно в средствах на существование. В Дворянское собрание и другие общественные организации, полномочные выдавать пособия, дворянки подавали соответствующие ходатайства. Например, вдова коллежского секретаря Калерия Фридриховна Мокрушина по случаю смерти мужа получала различные пособия на детей, а также пенсию за службу покойного супруга. Так, Александровский комитет о раненых выдавал ей пособие на воспитание сына до достижения им 7-летнего возраста, затем для получения такой же выплаты она обратилась в Главное управление военно-учебных заведений [7. Л. 34]. Совет Родионовского института благородных девиц удовлетворил прошение о зачислении дочери потомственного дворянина Дмитрия Владимировича Пенинского Елены на свободную стипендию Чемесовой [8. Л. 99 об.]. Иногда прошения оставались без удовлетворения. К примеру, 27 июня 1917 года собрание предводителей и депутатов казанского дворянства рассматривало прошение дворянки Ольги Николаевны Парамоновой о назначении ей денежного пособия, поскольку муж Дмитрий Георгиевич оставил ее без содержания. Но эту просьбу отклонили без разъяснения [9. Л. 28 об.].
Постепенно люди стали ощущать настроения масс из повседневных разговоров, писем. К примеру, Елизавета Владимировна Молоствова, жившая в Долгополянском имении в Тетюшском уезде, узнавала о ходе Февральской революции в Москве из писем родного брата Бориса Бера [10. Л. 779–780, 787], потому что он был свидетелем этих событий и в газетах редко писали о них. Тем не менее, даже абсолютно индифферентные к войне дворянки ощущали, что над страной сгущаются тучи: «В политике все плохо […]», «Кругом бушует океан», «На фронте сильное дезертирство […] Что-то будет!» [2. С. 390, 398].
Еще в конце 1916 года Ксения Николаевна Боратынская, с восторгом прославляя дворянство, словно чувствовала окончание его эпохи: «Я ощутила самую душу нашей общественности, ее преданности России, с ее идеей служения народу без всякой фанфары, без самопрославленья, без всякого афиширования своей работы и часто жертвенности. Всё, что в нас, как в классе русского земски настроенного дворянства, есть лучшего, встало передо мной так рельефно, так живо! Потрясающе живо, как жив для вас становится дорогой друг, которому, вы знаете, суждено завтра умереть. Вы помните все его ошибки и грехи, но они становятся только тенями!» [1. С. 227]. Такие речи скорее были попыткой скрыть страх перед надвигающейся бедой, осознать значимость если не себя лично, то сословия, к которому принадлежишь. Так же некоторые дворянки с началом Февральской революции заявляли, что наконец-то пришла свобода и теперь будет лучше.
Но с ухудшением условий жизни и по мере приближения Октябрьских событий 1917 года настроения дворян начинают меняться. Одни, видя, как «яд разливается по всему телу», критиковали царя за неспособность «ударить кулаком по столу» [1. С. 220] и твердили: «Всё что угодно, только не то, что у нас сейчас» [1. С. 222], другие ждали перемен: «Что бы ни было – все лучше старого строя» [2. С. 398]. Некоторые, не в силах повлиять на ситуацию, уходили в духовную жизнь. Ольга Ильина, в девичестве Боратынская, в начале 1917 года, хотя и готовилась к свадьбе, одновременно писала повесть в стихах, в которой она хотела показать свой путь к Богу. Эту идею она считала смыслом своей жизни, самым сокровенным в своей душе, но революция проникла и туда: «Здесь тебе не место, Господи, во всяком случае здесь нет признаков Твоего присутствия. Моя связь с Твоим миром была достигнута таким усилием, а теперь она гибнет от лжи и зла, которые заливают Россию» [1. С. 272].
Кроме того, молодые женщины оказались лишены поддержки даже своих традиционных защитников – мужей, которые продолжали нести военную службу на фронте. С началом войны полковник Константин Владимирович Молоствов находился в действующей армии, а его жена проживала в имении при селе Три Озера Спасского уезда Казанской губернии, заведуя устроенным ею лазаретом для раненых и занимаясь сельским хозяйством. В начале апреля 1917 года дворянин был вызван женой в Спасск по причине аграрных беспорядков. Так, 5 апреля в Молоствовское имение приехала уездная продовольственная комиссия, совместно с волостным комитетом и под руководством трехозерского комиссара Вдовина она сняла в имении управляющего и всех служащих. Вскоре крестьяне самовольно стали обрабатывать землю и забрали хранившиеся в имении 15 000 пудов семян. Когда же супруга Молоствова отказалась явиться в Трехозерский волостной комитет [11. Л. 2], прибывший милиционер и один крестьянин схватили ее за руку и за ногу, чтобы потащить в комитет, но раненые солдаты из лазарета отстояли ее силой. В последующем беспорядки в имении Молоствовых продолжились [11. Л. 2 об.].
Естественно, что в такой ситуации среди дворян возникал вопрос: «[…] разумно ли и справедливо ли ставить наше офицерство из землевладельцев, идущих геройски исполнять свой долг на войне, в такое положение, что вернувшись домой, оно застанет имущество свое разграбленным, имение разоренным, а себя и свои семьи нищими» [11. Л. 1 об.]. Однако даже после Февральских событий 1917 года нестабильная внутриполитическая обстановка в стране не привела к появлению в дворянской среде открытых антивоенных настроений.
Ввиду чрезвычайного положения помещиков, дворянством был сформирован временный специальный фонд с капиталом в 30 тыс. рублей. Все пострадавшие от беспорядков подавали прошение о ссуде в кассу самопомощи, в ряде случаев – в Собрание предводителей и депутатов [9. Л. 17]. Одно из первых прошений по случаю ущерба, нанесенного действиями взбунтовавшихся крестьян, поступило от доверенного дворянки Ольги Николаевны Булыгиной. Ей была выдана ссуда в размере 6000 рублей: 2500 рублей сроком с 18 мая до 1 июля 1917 года и 3500 рублей до 1 ноября 1917 года [9. Л. 17 об.]. Но разовых мер было уже недостаточно для сохранения былого положения дворянства.
Хотя большинство дворянок были настроены против революции или, в крайнем случае, нейтрально, находились и такие женщины, для которых выступление против правительства являлось одним из немногих способов донести свою позицию и утвердиться в качестве полноправной фигуры в обществе. Известная по событиям Первой русской революции 1905–1907 годов революционерка Вера Булич (по мужу – Брауде) занялась антимилитаристской агитацией, ставшей неотъемлемой частью противоправительственной работы. Осенью 1914 года она поступила вольнослушательницей на Петроградские Каменноостровские сельскохозяйственные курсы – единственное учебное заведение, в котором тогда не было ни образовательного, ни ценза благонадежности, а средства к существованию девушка добывала, устроившись помощницей секретаря больничной кассы. Она вошла в нелегальный комитет высших учебных заведений, объединявших всех учащихся, бывших против войны. Провела несколько забастовок на курсах в знак протеста против войны. В связи с чем по месту ее жительства был проведен обыск и организована засада, но ей удалось бежать. Брауде скрывалась в окрестностях Петрограда, распространяла нелегальную литературу. Весной же 1915 года Вера Петровна была арестована и заключена сначала в женскую арсенальную тюрьму, а летом переведена в Казанскую тюрьму по делу «казанской антивоенной организации» [12. Л. 4]. По суду ее вместе с мужем сослали в Иркутскую губернию. В это время село Манзурка, где была поселена Брауде, представляло собой большую колонию политических ссыльных. Арестанты получали от правительства месячное содержание, зависевшее от сословной принадлежности. Поскольку к этому времени Брауде уже лишилась дворянских привилегий, став мещанкой, то ей полагалось не больше 8–9 рублей [13. Л. 62–63]. За время отбывания тюремного срока Вера Петровна родила дочь – для этого ей разрешили переезд в казанскую больницу. А после Февральской революции была освобождена по амнистии Временного правительства.
Еще в 1914 году, характеризуя уровень подготовки Брауде к политической работе, в сводках казанской жандармерии писали, что она «прекрасно развита, начитана (в известном направлении), осведомлена о происходящем в партии социал-революционеров, к которой стоит близко, будучи знакома с видными ее членами» [14. Л. 1]. Неудивительно, что, несмотря на ухудшение здоровья в результате тяжелых родов в феврале 1917 года, бывшая дворянка уже в апреле взялась за организационную работу на партийном поприще [12. Л. 5].
Отметим, что среди революционерок немало было тех женщин, которые прошли «боевое крещение» уже в 1905–1907 годах. В их числе была Лидия Николаевна Коротнева-Закржевская, которая в 1906 году была сослана в Вологодскую губернию за хранение брошюры издания Казанского комитета партии социалистов-революционеров. В том же году ее дочь, бывшая ученица Казанской Мариинской гимназии, впервые попала в тюрьму за принадлежность к социал-демократической рабочей партии [15. Л. 3 об.]. В 1913–1914 годах Коротнева пыталась создать в Казани группу анархистов-коммунистов. Ее участники установили связь с рабочими Алафузовской фабрики и казанскими большевиками. Весной 1914 года Лидия Николаевна была арестована и выслана в Енисейский край. Вернувшись из ссылки в 1917 году, она вновь организовала в Казани группу анархистов-коммунистов [13. Л. 52, 53].
В предреволюционный период дворянки оказались без опоры со стороны своих супругов. Им приходилось заботиться о содержании хозяйства в условиях все повышающихся цен, думать о защите от проявлений недовольства со стороны крестьян. В то же время они занимались благотворительной деятельностью, помогая раненым, военнопленным и нуждающимся слоям населения. Предчувствуя какие-то перемены, они считали себя жертвами будущей революции, рассматривая ее как стихийный хаос, а себя – как носителей уюта и культуры. Вместе с тем, женщины проявляли большую заботу о своих мужьях, отцах, братьях, сыновьях. Некоторые из них чувствовали себя виноватыми перед народом за то, что их предки имели крепостных крестьян; другие не желали отдавать свое имущество, нажитое благодаря честному труду, кому бы то ни было. Но главным ощущением было беспокойство. Женщины слабее мужчин разбирались в том, что происходило в стране, но чувствовали общую напряженность. Однако их отстранение от политической жизни не позволяло как-то разрешить данную ситуацию, и они воспринимали всё происходящее как рок, на который невозможно повлиять.
Список литературы:
↩1. Ильина О. А. Канун Восьмого дня. Казань: Заман, 2003. 400 с.
↩2. Боратынская К. Н. Мои воспоминания. М.: Зебра Е; Альта-Принт, 2007. 538 с.
↩3. Национальный архив Республики Татарстан (НА РТ). Ф. 350. Оп. 2. Д. 356.
↩4. Казанская губерния в период Первой мировой войны: сб. документов и материалов. Казань: Главное архивное управление при Кабинете министров Республики Татарстан, 2014. 205 с.
↩5. НА РТ. Ф. 1246. Оп. 1. Д. 115.
↩6. Там же. Д. 84.
↩7. Там же. Д. 156.
↩8. НА РТ. Ф. 80. Оп. 1. Д. 3227.
↩9. НА РТ. Ф. 350. Оп. 2. Д. 389.
↩10. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 43. Оп. 1. Д. 122.
↩11. НА РТ. Ф. 89. Оп. 2. Д. 64.
↩12. Центральный государственный архив историко-политической документации Республики Татарстан (ЦГА ИПД РТ). Ф. 30. Оп. 3. Д. 518.
↩13. Там же. Д. 519.
↩14. Там же. Д. 522.
↩15. НА РТ. Ф. 125. Оп. 1. Д. 846.